Александр Свечин - Клаузевиц

Клаузевиц сам выбрал место для могилы Гнейзенау на бастионе Познанской крепости, среди пушек и брустверов — лучшее место для такого подлинного солдата, каким был Гнейзенау, и донося королю о смерти командующего армией, пересчитывал его заслуги и выдвигал благородство его сердца. Он рассчитывал, что смерть Гнейзенау все же будет отмечена в королевском приказе, что семье его будет оказано какое-нибудь участие.

Тщетно! Правительственная газета ограничилась тем, что перепечатала заметку о смерти Гнейзенау из Познанской газеты, а король и официальная Пруссия не выразили ни слова сожаления; Клаузевиц почувствовал это как несмываемое личное оскорбление, совершенно отрывавшее его от прусского государства: «король не только остался до конца враждебен Гнейзенау, но даже не дал себе труда скрывать свои чувства; никогда в жизни я не примирюсь с этим, это — гора на моем пути, которую мне не перейти». (письмо к Марии от 5 сентября). А к чему, действительно, прусскому королю было расшаркиваться перед памятью Гнейзенау? Русская армия победоносно надвигалась на Варшаву, начинался отлив революции, Европа успокаивалась, надобности в крупных людях больше не было. Зачем смущать торжество реакции памятью сомнительного человека, носившего королевский мундир, но служившего — по крайней мере в его лучшие годы — другой идее?

Клаузевиц, после поражения поляков, вернулся в Бреславль, подавленный печалью, и 16 ноября 1831 года скончался от холеры. За два дня до него, 14 ноября, тоже от холеры, скончался его знаменитый современник, столь родственный ему по мысли, философ Гегель.

Эпоха Гегеля и Клаузевица — эпоха классического «немецкого идеализма» — закончилась. Ни Клаузевиц, ни Гегель уже не были в состоянии понять и охватить июльскую революцию 1830 года. Она прозвучала как погребальный марш диалектическому идеализму, скатившемуся к признанию «исторической — миссии» прусской монархии.

О последнем часе Клаузевица Мария писала своей подруге Элизе Бернсторф: «наибольшим утешением для меня является то, что хоть последние его мгновения прошли спокойно и безболезненно, и все же было что-то раздирающее душу в тоне и выражении, когда он испускал последний вздох — как будто он отталкивал от себя жизнь, как тяжелое бремя. Скоро затем его черты стали совершенно спокойными и дружественными. Но часом позднее, когда я видела его в последний раз, они снова отражали глубочайшее страдание. И действительно, жизнь для него являлась почти непрерывной цепью неприятностей, страданий, обид… Он пользовался исключительной дружбой благороднейших людей своего времени, но ему не суждено было получить такого признания, которое давало бы ему возможность стать действительно полезным своему отечеству. И сколько ему пришлось переболеть за своих друзей! Сколько забот он делил с Шарнгорстом, какую печаль доставила ему его смерть, и каким тяжелым огорчением для него являлось отсутствие малейшего внимания к его детям. И сейчас у него было разбито сердце той холодностью и неуважением, с которыми король отнесся к памяти дорогого фельдмаршала. Это была тягчайшая обида; он ее переживал в Познани и не смог вынести. Может быть, он принимал все это гораздо трагичнее и ближе к сердцу, чем обычно принято, так как нервность его уже была повышена… Я едва смею жаловаться, что мой любимый друг — все счастье моей жизни — отнят у меня так рано: он чувствовал слишком глубоко, был слишком нежным и обидчивым для этого несовершенного мира, где его ожидали может быть еще большие страдания».

Клаузевиц был похоронен на старом военном кладбище в Бреславле, которое через 5 лет приютило и его верную спутницу жизни — Марию.

Оторванность Клаузевица в эти годы позволяет нам утверждать, что разрыв его с официальной Пруссией при эмиграции в Россию в 1812 году оказался непоправимым. Годы, в течение которых Клаузевиц писал свой великий труд, он провел в прусском обществе лишь как случайный гость. Это позволило ему в теории войны полностью преодолеть узкие интересы Пруссии. Наиболее привлекательная сторона капитального труда Клаузевица — это отсутствие в нем какого-либо прусского национализма, это широкий охват понятия войны как социального явления, с точки зрения передовых взглядов эпохи поднимающегося капитализма.

После смерти Клаузевица, единственной заботой Марии являлось издание важнейших трудов мужа. Детей у Марии не было. Чтобы сгладить трудности по изданию, Мария поступила воспитательницей детей к будущему императору Вильгельму I. При редактировании сочинений Клаузевица она отстаивала каждое слово, каждую запятую подлинника. В первом посмертном издании поэтому сохранилось несколько неудачных сравнений и примеров, которые исчезли только в издании 1880 года, редактированном Шерфом, установившим ныне принятый текст. Десять томов посмертного издания Мария выпустила в ближайшие 5 лет после смерти Клаузевица. Труды, которые Марии не удалось включить в это издание, остались частью до сих пор ненапечатанными, а частью появились спустя полстолетие.

Участвуя в работе над сочинениями Клаузевица, Мария написала в предисловии к первому посмертному изданию: «Действительно может показаться странным, что женская рука дерзает снабдить предисловием труд столь глубокого содержания. Это не вызывает необходимости в объяснениях для моих друзей».

«…Само собой разумеется, что я при этом не имела и отдаленнейшего намерения рассматривать себя как подлинную издательницу труда, далеко выходящего за пределы моего кругозора. Мне хочется при его выходе в свет занять лишь место спутницы, принимавшей в нем участие. На это место я могу претендовать, так как оно было уделено мне уже при его зарождении и развитии. Кто знал наше счастливое супружество и то, как мы всем делились друг с другом, не только радостью и горем, но и всякой работой, всяким будничным интересом, тот поймет, что и работа моего горячо любимого мужа над настоящим трудом не могла оставаться мне неизвестной во всех подробностях…»

Заслуги Марии в осуществлении издания сочинений Клаузевица неоспоримы. Слабая здоровьем, она держалась на ногах, пока имела перед собой цель — постановку мужу литературного памятника. С выходом последнего тома угасла и жизнь Марии: она ослабела, и в январе 1836 года с ней на дворцовом приеме сделался обморок. По обычаю того времени придворный врач решил пустить кровь. Понятие об асептике еще отсутствовало. Эта пустячная операция была сделана недостаточно чисто, и через несколько дней Мария, в возрасте 57 лет, умерла от заражения крови. Жизненный путь ее был исчерпан.

Клаузевиц как военный писатель, по мнению Энгельса, является «звездой первой величины». Этой высокой оценкой, к которой почти единодушно примыкают политики, историки и военные специалисты самых различных направлений, Клаузевиц обязан, главным образом, своему капитальному труду «О войне». Приступая к этой работе, Клаузевиц писал: «задачей моего честолюбия являлось написать книгу, которую не забыли бы по прошествии двух-трех лет и в которую человек, интересующийся предметом, заглянул бы не один только раз». Эта задача оказалась достигнутой в полной мере. Теперь, спустя сто лет после первого издания капитального труда, он во всех странах мира находит особенно много читателей.