Г Кунгуров - Артамошка Лузин

Летят дни - белыми птицами мелькают, а пленники по-прежнему живут на воеводском дворе.

И каждый раз, уходя от Чалыка, Артамошка радуется: "Понятливый! Даром что лесной, а понятливый..."

Но вместе с радостью гложет душу Артамошки, как червяк, грызет его грудь-что-то непонятное, тревожное.

"Эх! нет дядьки Никанора! Его б спросить, - думал Артамошка. - Он все знает".

Однажды, дожидаясь, когда отвернется караульный казак, Артамошка задумался: "Как так! Он меня не зовет по имени, и я не знаю, как его зовут. Имени-то у него, однако, нет - он ведь не крещен".

Потупил голову Артамошка, постоял, подумал и повернул обратно. Дойдя до резного воеводского крыльца, остановился, покачал головой:

"Эх, дядя Никанор, дядя Никанор. Поведал бы ты..."

И тут Артамошке, как наяву, послышались слова дяди Никанора: "Крещеный али некрещеный, все едино человеческая душа".

Круто повернулся Артамошка и побежал. Свернул в переулок, взглянул на дремлющего казака и скрылся под темным навесом. Чалык вскочил, сказал Артамошке по-русски:

- Друга, драсту...

Удивился Артамошка, ответил:

- Здравствуй!

Чалык повторил это слово несколько раз, но выговорить так, как Артамошка, не сумел. Артамошка не обратил на это внимания и, заикаясь, спросил:

- Звать как?

Чалык не понял и закачал головой.

- Эх, - вздохнул Артамошка, - плохо тебе некрещеному - даже имени нет... Ай-яй-яй!..

- Чалык! - тихо окликнул его Саранчо.

Чалык отозвался. Они заговорили между собой.

Несколько раз Артамошка слышал в этом разговоре слово "Чалык" и потом неожиданно для себя громко сказал:

- Чалык!

Чалык засмеялся, ответил:

- Я - Чалык! Ты? - И он тыкал пальцем в грудь Артамошку.

Артамошка захлебывался, довольный и повеселевший:

- Я - Артамон, Артамошка! Понял?

С тех пор и стал Чалык звать Артамошку по имени.

Шел Артамошка и разговаривал сам с собой:

- Чудно: не крещен, а имя есть... Ну чудно!..

У погнивших и покосившихся набок ворот стояли писец и казачий старшина. Артамошка услышал:

- К полдню завтра.

- Завтра?

- Как отслужит поп молебен, то и в дорогу.

- Дальний путь!

- Чай, до Москвы, что до неба, далеко...

- Десять казаков велено отрядить.

- Оно и правильно. Убежать могут, одно слово - лесные.

Артамошка понял, затревожился.

Наутро он узнал, что настало время отправлять пленников в Москву.

Утром служили молебен. Поп читал подорожную.

Перед самой отправкой в приказную избу вбежал взлохмаченный лекарь:

- Пленник помрет! Нога, как бревно, вздулась.

- Как? - прошипел правитель. - А ты ж, дурак, лечил!

- Не велено было!

- Кем не велено?

- Ты сам, батюшка, не велел, молвил: не сдохнет! Ан и приключилось!

- Лечи! - приказал правитель.

Отъезд отложили.

Снова Чалык и Артамошка стали встречаться. Целые дни сидел Чалык, терпеливо ждал Артамошку. И как только между старой рухлядью и частоколом мелькала знакомая рваная шапка-ушанка, Чалык скалил крепкие зубы и вскакивал. Подолгу сидели друзья. Чалык, с трудом выговаривая русские слова, рассказывал Артамошке про тайгу, про родное стойбище. А как начнет говорить про птиц да про зверей, про охоту на них, то вскружится голова у Артамошки, и поплывут перед его глазами темные леса, высокие горы, бурливые реки, будто он и впрямь в тайге.

Опостылело Артамошке все: и двор, и люди, и даже собаки воеводские; гонял он собак камнями, чтоб перед ним хвостами не юлили. Плохо стал исполнять поручения Артамошка. И чем больше его наказывали, тем озорнее он становился. Тянуло его в тайгу, в дремучие леса. Никому не давал проходу: кого щипнет, кого ногой толкнет, кого обзовет обидным словом.

Однажды шел воеводский поп; поклонились ему с почтением казаки, расступились, дали дорогу. Артамошка вылетел, отбил стоптанными каблуками дробь, попа обидел.

- Озорник! - схватил его за волосы казак Степан Долин.

- За вихры его, озорника! За вихры! - закричали со всех сторон.

- Богохул! - прошипел поп.

Артамошка едва вывернулся и убежал.

Напрасно каждый вечер Чалык смотрел на частокол: шапка-ушанка не показывалась, третий день не приходил Артамошка. Чалык всматривался в темноту, ловил каждый шорох. Лишь на четвертый день, когда стемнело, услышал он чьи-то осторожные шаги. Послышался приглушенный шепот:

- Артамошки нет! Поклоны в церкви отбивает!

Это сказал Данилка и тут же нырнул в темноту, скрылся.

Чалык понял только одно - Артамошки нет. Чалык не спал ночи. Высунувшись из-под старых шкур, он всматривался в звездное небо и думал: "Почему так: парнишка - лючи, а сердце доброе?" Вспоминалась взлохмаченная русая голова Артамошки, добрые синие глаза. Чалык кутался в шкуры и вновь думал, отгоняя от себя сон.

Тяжело стонал Саранчо. Вздрагивала во сне Талачи.

- Славный Саранчо, не спишь? - окликнул Чалык его.

- Нет. Не могу уснуть.

Чалык вздохнул и спросил о том, что тревожило его:

- Славный Саранчо, скажи, почему парнишка - лючи, а сердце доброе?

- У лючей сердца нет - у них камень! - ответил Саранчо и застонал от боли.

Чалык умолк. Саранчо ругался:

- Пусть всесильный хозяин тайги пронзит лючей отравленной стрелой!.. Пусть дух огня сожжет их чумы!..

- Славный Саранчо, парнишка-лючи нам худое не делал. Ты сам ел еду, принесенную им. А сейчас лючи спрятали его от нас. Они убьют его.

- Убьют? - удивился Саранчо.

- Это не злой лючи, это добрый, - стонал Чалык.

- Я стар, - ответил Саранчо, - я много видел. Всегда бойся лючей вот мое слово!

Оба задумались. Саранчо взял за руку Чалыка.

- Самые злые лючи те, у которых красные бороды и огненный крест на груди. Их особенно бойся!

- Парнишка - не злой лючи, - опять прошептал с обидой Чалык.

Саранчо озлился:

- Ты молод и забыл, что волчонок не страшен, пока он не стал взрослым волком! Волк не станет мышью, лиса не поплывет по реке щукой. Молодой лючи не вырастет эвенком!

Он умолк и больше не сказал ни слова.

Прошло несколько дней. Артамошка не приходил. Чалык ловил глухие шорохи, всматривался в темноту, но, кроме легкого ветра, сонливого лая собак да ленивой поступи караульного казака, ничего не слышал.

Артамошку жестоко наказал воеводский поп. Его увели в церковь и сдали строгой монашке. Монашка поставила Артамошку на колени перед иконой и велела бить поклоны. Артамошка торопливо взмахивал рукой, крестился и повторял молитву. Думал он о другом, поэтому путал слова, заикался - и за каждую такую ошибку получал от монашки щипок.

Пятый день Артамошка постился: ел кислую капусту, запивая водой. Пятый день отбивал старательно поклоны и ничего обидного не сказал ни попу, ни монашке.

И поп и монашка остались довольны раскаявшимся грешником. Монахиня даже прослезилась, поцеловала его в лоб. Артамошка подумал: "Ведьма, всего исщипала, а еще лоб лижет!" Но стерпел и не вымолвил ни слова.