Франц Меринг - История войн и военного искусства

Так связывались летом 1798 г. нити для второй феодальной коалиции против Французской революции. Австрия решила снова взяться за оружие, Англия еще не успела сложить его, а Россия примкнула на этот раз к ним не только на словах, но и на деле. Царице Екатерине наследовал ее сын Павел, такой же полусумасшедший, как и его отец, и с фанатическим усердием стал проводить тот феодальный крестовый поход против Франции, которым Екатерина лишь дурачила немецкие государства. Эта вторая коалиция, куда вступили также Неаполь, Португалия, Швеция и Турция, была несравненно опаснее для Франции, чем первая; предвестником ожесточения, с которым она велась, является позорное убийство французских послов австрийскими гусарами, происшедшее при роспуске Ратштадтского конгресса после объявления войны 1799 г.

Прусское правительство радостно потирало руки. Оно воображало, что стоит в центре Европы и собирает свои силы, тогда как другие державы взаимно уничтожают силы друг друга. Однако французы начали уже догадываться об истинном положении старопрусского государства. Сиес, французский посол в Берлине, сообщал в Париж: «Прусский король принял самое скверное решение ни на что не решаться. Пруссия хочет остаться одна, это очень выгодно для Франции; за время этого прусского ослепления она сможет справиться с другими. Совершенно несправедливо говорят, что Берлин — центр европейских переговоров; вся мудрость берлинского двора состоит в том, чтобы с настойчивостью и постоянством играть пассивную роль». С противоположной стороны относились сначала с большой подозрительностью к объединению Пруссии с Францией, но когда выяснилось, что это объясняется полнейшим ничтожеством Пруссии, то страх сменился чувством, весьма далеким от почтения.

Граф А. В. Суворов-Рымникский, генералиссимус русских войск.

Гравюра с портрета кисти И. Крёйцингера (1799 г.)

Вторая коалиция достигла больших успехов. В Германии успешно дрались австрийцы. А при Абукире англичане уничтожили французский военный флот; затем по существу победами русских была завоевана Италия. Итальянские дочерние республики, насажденные Францией, исчезли; на их место снова заступило папское государство и Неаполитанское королевство. Вместе с этими внешними затруднениями рос и внутренний раскол во Французской республике. Правительство директории, в котором непосредственно воплотилось господство буржуазии, не смогло справиться ни с внешними, ни с внутренними затруднениями. Однако французский народ в целом крепко держался за завоевания революции; с большим ликованием встретил он генерала Бонапарта, вернувшегося после сообщения об итальянском поражении из Египта, и доброжелательно отнесся к тому перевороту, которым он разогнал 18 брюмера (9 ноября) 1799 г. директорию и сделался самодержцем — сначала в образе консула с двумя товарищами, имевшими, конечно, лишь декоративное значение. Свои силы Бонапарт черпал из наследия буржуазной революции, которое он начал ликвидировать и внутри и вне; первое слово, сказанное о победителе 18 брюмера, оказалось и наиболее метким из всех, когда-либо сказанных по его адресу. «Это само якобинство, сконцентрированное в одном человеке и вооруженное всем оружием революции» — сказал граф Марков, русский посол в Париже.

Здесь не место распространяться о внутренней политике Бонапарта; во внешней же политике он нашел положение значительно упрощенным. Вторая коалиция, так же как и все феодальные коалиции, тотчас же, несмотря на свои успехи, начала разъедаться взаимной ненавистью и завистью; именно в Италии, где она боролась успешнее всего, как раз и произошел разрыв между австрийцами и русскими. Тугут, желающий приобрести полную свободу для габсбургской дворцовой политики на полуострове, оттеснил русского генерала Суворова с его победоносного пути через Альпы в Швейцарию. Это так возмутило царя, что он в октябре 1799 г., как раз в то время когда Бонапарт возвратился из Египта, выступил из коалиции. Со свойственной ему взбалмошностью, он бросился в совершенно обратную сторону; более слепой, чем его парижский посол, он признал в Бонапарте после 18 брюмера восстановителя порядка и стал связывать с ним мечтания, которые он связывал до сих пор со старофранцузской королевской семьей.

Что касается Англии и Австрии, то новый первый консул предложил им мир; правда, это могло быть лишь тактическим шагом, хотя даже буржуазные историки начинают отказываться от сказок о том ненасытном завоевателе, который непрерывно нападал на миролюбивых феодальных князей, чтобы создать себе мировое господство. Но если даже это и был только тактический шаг, то он был во всяком случае довольно искусным шагом; Питт-младший грубо ответил, что единственным путем к миру является восстановление старой Франции в ее прежних границах; ответ Тугута был более мягок по форме, но и он отклонял мир, предложенный Бонапартом на условиях соглашения в Кампо-Формио. Таким образом, началась кампания 1800 г., которая битвами при Маренго и Гогенлинде снова дала победу французским знаменам. Австрия должна была согласиться на мир, который был заключен 9 февраля 1801 г. в Люневиле и который наложил на нее гораздо более тяжелые условия, чем мир при Кампо-Формио.

Земли, брошенные решением имперских депутатов как возмещение старопрусскому государству, были последним видимым успехом нейтральной политики со времен Базельского мира; к лету 1803 г., когда французы заняли курфюрство Ганновер, начали созревать горькие плоды этой политики. Это было следствием англо-французской войны, которая опять возобновилась после Амьенского мира, установившего непрочное перемирие. В этой войне, с точки зрения морализирующих историков, не была виновна ни та, ни другая сторона; война между Францией и Англией была исторической необходимостью, борьбой наиболее экономически развитых наций за мировой рынок, как это увидел своим пророческим взглядом немецкий поэт: