Майкл Карлей - 1939. Альянс, который не состоялся, и приближение Второй мировой войны

Пока разыгрывался этот бездарный спектакль, Кулондр 24 сентября рекомендовал Парижу незамедлительно начать штабные переговоры с Советским Союзом и три дня спустя повторил свои рекомендации. Хотя чиновники с Кэ д`Орсе поддерживали рекомендации Кулондра, замначальника французского генштаба генерал Кольсон не желал видеть, как Красная армия начнет развертывать свои позиции на польской границе, пока Польша все еще не решила, какой стороны придерживаться. Но в самый напряженный момент кризиса, 28 сентября, Бонне послал Кулондру отрицательный ответ: предполагался только обмен информацией между советским военным атташе в Париже и французским генеральным штабом — то есть, совсем не то, что имели в виду Кулондр или Литвинов. 99

В то время как Бонне отказался от штабных переговоров, чешское правительство отвергло годесбергский ультиматум Гитлера: это было слишком унизительно для Праги. 28 сентября утренние лондонские газеты объявили о мобилизации на флоте, а Красная армия продолжила концентрировать свои силы на границе с Польшей. Это было похоже на войну. Однако в самый последний момент Чемберлен сумел сберечь мир, попросив еще об одной встрече с Гитлером, и обратился к Муссолини за помощью в ее организации. Во второй половине дня, 28 сентября, Чемберлен с облегчением узнал, что Гитлер согласен встретиться в Мюнхене. «В воздухе чувствуется, — сообщал Майский, — что Чемберлен готовится к новой капитуляции по чехословацкому вопросу...». Тори отнеслись к этому совершенно иначе, как заметил Ченнон: после оглашения этой новости в палате общин, «депутаты вскочили с мест и в едином порыве восхищенного ликования выразили свое одобрение. Мы стояли на наших скамьях, размахивали бумагами и кричали — пока не охрипли...». «Невилл сумел в одиночку отразить нашествие "псов войны", — говорит Ченнон. — Он казался нам воплощением св. Георгия». Старый добрый Зонтик! 29 сентября Галифакс сообщил Майскому, что Чемберлен согласился отправиться в Мюнхен даже без консультаций с французами. Британское правительство не предполагало и советского участия, зная, что Гитлер не принял бы такого варианта, и тогда «последний шанс» предотвратить войну был бы утрачен. 100

Результаты мюнхенской конференции хорошо известны. Не считая некоторых мелочей, Гитлер получил все, что требовал. Чемберлен полагал, что это был великий триумф здравого смысла и громадный шаг в англо-германском взаимопонимании. 101 Оставалось развязать последний узелок — желание Польши получить Тешин. 30 сентября польское правительство огласило ультиматум. Это не понравилось Бонне, в особенности после того как он уверил польского посла в Париже Лукасевича, что французское правительство сделает все возможное, чтобы достичь «полюбовного урегулирования». Но Бонне проглотил свое раздражение и нажал на чехословацкое правительство, принуждая его согласиться. И не страдая дальновидностью, все же отметил, что поляки могут пожалеть о своих действиях, когда однажды с ними обойдутся точно так же. 102 В Москве Кулондр, не зная ничего этого, обратился за разъяснениями к Потемкину. «Это другая капитуляция», — сказал ему Потемкин по телефону. Чехи капитулировали и поляки уже заняли район Тешина. Потемкин, по словам Кулондра, намекал, что чешская капитуляция устранила все основания для советского вмешательства. 103 Как быстро может меняться время: всего несколько месяцев спустя сама Польша из агрессора стала жертвой. «Погрязши в подлости», говорил Черчилль, польский стервятник подбирал объедки нацистской падали. 104

Все было кончено. Брошенная всеми Чехословакия капитулировала. «Германский диктатор, — говорил Черчилль, — вместо того, чтобы самому хватать куски со стола, удовольствовался тем, что ему поднесли их на блюде». Оставалось только подсчитать барыши и потери. Чемберлен был вполне удовлетворен своими трудами, хотя и чувствовал «приятное утомление» после всех предпринятых усилий. Это «почетный мир», «мир для нашего поколения», говорил он лондонским толпам. «Старина Невилл!», — ликовали они. «Просто потому, что он свой в доску парень...», — пели они. 105 В начале октября Чемберлен объявил в палате общин о победе и начале англо-германского взаимопонимания. Альфред Дафф Купер, первый лорд адмиралтейства, который в знак протеста подал в отставку, Черчилль и другие осудили мюнхенское соглашение как однозначное и катастрофическое поражение. Черчилль был наиболее красноречив: «Это пока что наиболее печальное последствие того, что мы сделали и чего не успели сделать в течение минувших пяти лет — пяти лет пустопорожних добрых намерений, пяти лет настойчивых поисков линии наименьшего сопротивления, пяти лет беспрестанного растрачивания британской мощи... Давайте не будем закрывать на это глаза». И далее он обрушивался на Чемберлена: «Правительству пришлось выбирать между войной и позором. Они выбрали позор, но войну они тоже получат». Черчилль был прав, но палата 366 голосами против 144 поддержала политику правительства. Невилл стал «человеком года», пишет член парламента Ченнон. А Черчилль, Дафф Купер оказались только «этой небольшой кучкой "Шикарных Мальчиков"... которые попытались тягаться с Премьер-Министром...». 106

Ситуация во Франции была похожая: в обществе чувствовалось огромное облегчение по поводу того, что войны удалось избежать. Даладье вернулся в аэропорт Ле Бурже в угрюмом и пристыженном настроении, думая, что поджидающая толпа забросает его тухлыми яйцами. Вместо этого они ликовали. Кто-то слышал как Даладье пробормотал: «Что за ослы!» Правые клялись отомстить Манделю и Рейно за то, что те привели Францию на край войны. Если бы случилась война, говорилось в одной из эпиграмм, «то первые наши пули были бы для Манделя, Блюма и Рейно». Блюм был вставлен в куплет скорее всего для красоты слога: он был премьером во времена Народного фронта и евреем. 4 октября палата депутатов 535 голосами против 75 одобрила Мюнхен. Вот список чести и бесчестия: «против» проголосовали Анри де Керильи от правых, социалист Жан Буи и 73 депутата-коммуниста. Даже Блюм ликовал по поводу того, что мир спасен. Коммунистов кляли как поджигателей войны и приспешников Москвы. «Французы, нет места для отчаяния, — вещала правая пресса, — поражение потерпели только московские вояки. Коммунизм — это война, а война означает коммунизм». 107 Так что, можем ли мы, еще раз выслушав всю эту историю, сказать: «да здравствует умиротворение»?

Майский подытожил ситуацию: «Лига Наций и коллективная безопасность мертвы. В международных отношениях наступает эпоха жесточайшего разгула грубой силы и политики бронированного кулака». 108 В Париже Литвинов, на пути домой из Женевы, встретился с Бонне, который попытался оправдать Мюнхен необходимостью выиграть время для перевооружения. Я сомневаюсь, отвечал Литвинов, что передышка для перевооружения компенсирует потерю полуторамиллионной чешской армии и ее стратегическое положение в центре Европы. 109 Этот литвиновский комментарий — импровизированный ответ Виемену — был только прелюдией к жесткому анализу ситуации советским руководством, который не замедлил последовать. В словах, напомнивших черчиллевские, «Известия» отмечали, что англо-французская капитуляция как будто бы устранявшая опасность войны, по существу делала ее неизбежной. Только теперь Франции и Британии придется вести эту войну в гораздо более тяжелых условиях. Полуофициальный «Journal de Moscou», выходивший на французском языке, выразился еще резче: «Кто поверит после мюнхенской капитуляции хоть единому слову Франции, кто согласится остаться у нее в союзниках?» Франция обрекала себя на изоляцию. Но, как сообщал Кулондр в Париж, Советский Союз сам опасался изоляции и такая ситуация была опасна для Франции. 110