Алексей Литвин - Красный и белый террор в России. 1918–1922 гг.

Представляется перспективным изучение большевизма в целом от возникновения партии «нового типа» до ее запрета в стране, где она была правящей более семи десятилетий. Выяснилось, что интеллект большевистских вождей, захвативших власть в России, ограничивался созданием военно-коммунистического государства, где главным методом удержания власти стали террор, принуждение, где красный террор начал, а большой террор завершил создание тоталитарного правления.

В советской историографии выделяются периоды пропаганды лозунга «Сталин — это Ленин сегодня», критики «культа личности» и продолжающейся канонизации Ленина и большевизма (с конца 1950-х годов), утверждения формулы: сталинизм возник на почве ленинизма (с конца 1980-х годов) [43]. Последняя точка зрения подтвердила мнение А. И. Солженицына о том, что сталинский террор коренится в ленинизме, вывод З. Бжезинского о том, что массовый террор был для Ленина «административным средством решения всех проблем», утверждение Д. Кипа о том, что Ленин был первым в XX веке главой европейского правительства, официально поощрявшим, узаконившим террор против народа страны, заключение Р. Пайпса: «Курс для Сталина проложил Ленин» [44].

Есть и иное мнение: Ленин лучше Сталина. Красный террор Ленин проводил во время гражданской войны, Сталин расстреливал безоружное население в мирных условиях. Р. Конквест писал о том, что в 1918–1920 гг. террор проводили фанатики, идеалисты, «люди, у которых при всей их беспощадности можно найти некоторые черты своеобразного извращенного благородства». И продолжал: «У Робеспьера мы находим узкий, но честный взгляд на насилие, свойственный и Ленину. Сталинский террор был иным. Он осуществлялся уголовными методами, не был начат во время кризиса, революции или войны» [45]. Это утверждение вызывает возражение.

Террор в годы гражданской войны осуществляли не фанатики, не идеалисты, а люди, лишенные всякого «благородства» и психических комплексов героев произведений Достоевского. Только недостаточное знание источников объясняет вывод Конквеста о «честном» взгляде Ленина на насилие. Таковыми не являются инструкции по совершению убийства, написанные им и ставшие известными в последнее время. Процитируем лишь две из них. В записке Э. М. Склянскому (конец октября — ноябрь 1920 г.), заместителю председателя Реввоенсовета республики, Ленин, видимо оценивая план, рожденный в недрах этого ведомства, наставлял: «Прекрасный план! Доканчивайте его вместе с Дзержинским. Под видом „зеленых“ (мы потом на них свалим) пройдем на 10–20 верст и перевешаем кулаков, попов, помещиков. Премия: 100 000 рублей за повешенного» [46]. В секретном письме членам Политбюро ЦК РКП(б), написанном 19 марта 1922 года, уже после введения НЭПа, Ленин предлагал воспользоваться голодом в Поволжье и провести изъятие церковных ценностей. Эта акция, по его мнению, «должна быть проведена с беспощадной решительностью, безусловно ни перед чем не останавливаясь, и в самый кратчайший срок. Чем большее число представителей реакционного духовенства и реакционной буржуазии удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше. Надо именно теперь проучить эту публику так, чтобы на несколько десятков лет ни о каком сопротивлении они не смели и думать» [47].

Это был преступный, а не «честный» взгляд на насилие, который отличается от подписанных Сталиным расстрельных списков тем, что Сталин знал многих из тех, кого он решил казнить, а Ленин наверняка не знал абсолютное большинство тех, кого обрек на смерть.

Многие зарубежные историки (и некоторые российские) полагают, что инициаторами гражданской войны и террора в стране были Ленин и большевики, которые вынудили противников советского режима прибегнуть к подобному же. Л. Шапиро высказывал твердое убеждение, что «систематический произвол по отношению к политическим противникам допускался и поощрялся с самого начала деятельности большевиков»; Д. Леггет называл Ленина инициатором и главным защитником методов террора; А. Ципко писал, что не Ленин, а Маркс первым пришел к мысли, что революционный террор может стать мощным орудием в руках победившего пролетариата, что оба они были поклонниками якобинской диктатуры и оправдывали плебейский террор Великой французской революции; А. Яковлев полагает, что именно Ленин организовал гражданскую войну в России [48].

Действительно, в работах Ленина и советских историков содержится оправдание якобинского и красного террора как «революционной необходимости», указания на важность применения карательного опыта якобинцев и парижских коммунаров, широко использовавших институт заложничества [49]. Ленин отмечал невозможность «зеркального эффекта» якобинских деяний, но российский результат превзошел самые мрачные ожидания и прогнозы. Лишь в последние годы российские историки отказались от «светлого» образа «друга народа» Марата, одного из авторов теории насилия, перестали полагать Робеспьера и Сент-Жюста «рыцарями без страха и упрека» [50], приучать людей к «красоте ужаса», т. е. выразили согласие с выводами многих западных коллег.

Выяснились страшные аналоги: Робеспьер, утверждавший свое право на власть при помощи гильотины и объяснениями необходимости террора — возвышенными нравственными идеалами, уничтожение более мнимых, нежели действительных, противников революции, «большой террор» лета 1794 г., приведший к термидору и т. д. [51], во многом повторились в российской жизни времен гражданской войны. У каждого народа и страны своя история и судьба. Во Франции вдохновители террора погибли в ходе ими же устроенной человеческой бойни, в России марксизм-ленинизм был превращен в светскую религию, а преследования всякого инакомыслия намного превзошли действия инквизиции.

Наряду с этими точками зрения формировалась и иная, ищущая обоснование происшедшего в прошлой истории России. В этом ряду концепции рабской психологии народа и деспотизма власти, низкий уровень потребностей населения страны по сравнению с западными, потому более острое проявление «революции растущих ожиданий», отрицательное влияние на естественное развитие России «малых народов» и интеллигенции… Наверняка в России копившаяся веками взрывчатая сила обиды за несправедливость бытия была огромна. Призывы большевиков и иных радикалов к быстрым и прямым действиям провоцировали к таковым озлобленных и люмпенов.

Власти обычно отрицательно относятся к инакомыслию. Но различные государственные устройства ограничивали законами, силой оппозиции эту «отрицательность». В российской государственности террор в «жестких» или «расслабленных» формах присутствовал всегда. В жестких фазах террор служил непосредственно орудием управления, в расслабленных — орудием самозащиты режима. Регулярность смены «сталинистских» и «брежневских» фаз в России, их возможная предсказуемость и неизбежность исторических аналогий стали уникальными в европейской истории [52].