Михаил Геллер - Машина и винтики. История формирования советского человека

Встреча Ленина с марксизмом была открытием «науки наук», философии, требовавшей изменения мира и формулировавшей законы, регулировавшие трансформацию мира и человека. Формула «бытие определяет сознание» открывала путь к созданию Нового человека. Достаточно было изменить его бытие — построить социализм. На пути к этой цели следовало уничтожить не только «большую ектинию», не только нечто неопределенное — «императорскую партию», как ненаучно выражался Петр Заичневский. Необходимо было уничтожить враждебные классы — врага достаточно конкретного, и в то же время достаточно абстрактного, осужденного законами истории.

КПСС исходила и исходит из того, что формирование нового человека — важнейшая составная часть всего дела коммунистического созидания.

Советские студенты-медики, изучающие латынь, начинают занятия с фразы: Homo sovieticus sum — я советский человек. Будущие врачи на первом курсе, с первых же шагов в медицине узнают, что есть два вида человека: гомо сапиенс и гомо советикус.

Настойчивое утверждение фундаментального различия между видами Хомо составляет важнейшую особенность советской системы. Убеждение в своем превосходстве над другими свойственно всем нациям. Только советская система претендует на выведение нового вида человека. Нацисты, делившие человечество на людей-арийцев и не-людей, базировали свои взгляды на неподвижной концепции «расы». Раса, с точки зрения нацистов, была категорией вечной: можно было быть арийцем или им не быть. С этого начинали большевики, с той лишь разницей, что в основу сортировки человеческого материала они брали — также неподвижный — критерий социального происхождения: рождение в пролетарской семье, от пролетарских родителей, обеспечивало привилегированное положение в послереволюционной социальной иерархии. Как «неарийцу» в нацистской Германии нельзя было избавиться от клейма, пятнавшего со дня рождения до смерти и после смерти его детей, так нельзя было уйти (можно было только сбежать, скрывая «социальное происхождение») в советской республике «непролетарскому элементу». Один из руководителей всемогущей политической полиции — ВЧК с простодушием фанатика, убежденного в своей правоте, объяснял своим подчиненным в 1918 г.: «Мы не ведем войны против отдельных личностей. Мы истребляем буржуазию, как класс». Еще в середине 20-х годов Маяковский, в стихотворении посвященном Пушкину, объясняет убитому на дуэли поэту, что в советское время с убийцей поступили бы очень просто: спросили бы, а чем вы занимались до 17 года, а ваши кто родители? «Только этого Дантеса бы и видели».

В ходе строительства советской системы, по мере ликвидации «нечистых», отменялись привилегии бывшего класса-гегемона: формировалась группа руководителей, обладающих качествами Советского Человека, и масса руководимых, равных своим несовершенством и своим стремлением избавиться от «скверны», еще мешающей им стать совершенными.

Ставшие банальными рефлексии о таинственности Советского Союза продолжают заполнять страницы исторических монографий и шпионских романов, политических меморандумов и экономических анализов. Как правило, из работ, посвященных Советскому Союзу, выпадает тема Советского человека, превращающего систему для него и им порожденную в феномен, неизвестный истории. Советский человек — причина того, что метод аналогии для изучения Советского Союза оказывается совершенно неудовлетворительным. Точно так же недостаточным оказывается анализ при помощи привычных категорий: императорская Россия — советская империя; западники — славянофилы; правые — левые; прогресс — регресс; экономический кризис — модернизация. Никто не изучает современную Великобританию, исходя из результатов войны Алой и Белой Розы. Редко встречается советолог, не вспоминающий в работах о Советском Союзе татарское иго или Ивана Грозного.

Первыми обратились к методу аналогии, восприняли Октябрьскую революцию, как естественное, хотя и бурное, продолжение русской истории — русские писатели, поэты, мыслители. Было совершенно естественно, что, оказавшись лицом к лицу с невиданным катаклизмом, русские мыслители начали искать его причины в прошлом народа, страны. Они искали русских предков революции и находили их без труда. Поэт Максимилиан Волошин отлично выразил чувство, широко распространенное, прежде всего в кругах интеллигенции — в страшном лике революции узнавались знакомые черты:

Образ революции, как явления чисто русского, исключал основное — активную деятельность по переделке человека. На нее прежде всего обратил внимание Бертран Рассел, с ужасом обнаруживший после приезда в советскую Россию в 1920 г., что он оказался в платоновской утопии. «Первоисточник всех зол, — зарегистрировал английский философ, — заключается в большевистских взглядах на жизнь: в ненавистническом догматизме и в убеждении, что человеческую натуру можно переделать…» Рассел предсказал: «это сулит миру века беспросветной тьмы и бесполезного насилия…» Николай Бердяев немало способствовал распространению убеждения о «русском коммунизме» в работах, написанных в 30-е и 40-е годы. В книге, написанной вскоре после изгнания из советской республики, по свежим впечатлениям жизни в строящемся новом мире, русский философ говорит о возникновении «нового антропологического типа», «нового молодого человека — не русского, а интернационального по своему типу». Бердяев предсказал: «Дети, внуки этих молодых людей будут уже производить впечатление солидных буржуа, господ жизни. Эти господа проберутся к первым местам в жизни через деятельность Чека, совершив неисчислимое количество расстрелов… Самая зловещая фигура в России — это не фигура старого коммуниста, обреченная на смерть, а фигура этого нового молодого человека…»

Работа по созданию «этого нового молодого человека» продолжалась без перерыва. Через полвека после предвидения Бердяева, главный редактор «Правды» подчеркивает низменность задачи: «Воспитатель воздействует на чувства и интеллект человека, сообщая ему, доводя до его сознания информацию, содержанием которой является социалистическая идеология; стремится, чтобы она стала руководством в его практических делах и поступках». Главный редактор центрального органа ЦК КПСС, член-корреспондент Академии наук, один из генералов идеологического фронта совершенно серьезно говорит в 1975 г. то, что провозглашал в сатирической повести Андрея Платонова «Город градов» в 1926 г. идейный бюрократ, фанатический поклонник советской системы: «… Времени у человека для так называемой личной жизни не остается — она заменилась государственной и общеполезной деятельностью. Государство стало душою».