Михаил Геллер - Машина и винтики. История формирования советского человека

Русская интеллигенция не могла простить Достоевскому его призыва: «Смирись, гордый человек!» Автор «Бесов» звал смириться перед Богом. Слова Маяковского: «Но я себя смирял, становясь на горло собственной песне» — горделивое признание в смирении перед партией, стали символом веры советской интеллигенции, советских деятелей культуры.

В начале было слово.

Основным материальным носителем идеальной информации является слово.

В 1920 г. Евгений Замятин, изображая в романе «Мы» Единое государство, отметил, что в этом государстве будущего говорят на особом языке. Это был русский язык — Замятин писал на нем — и в то же время не совсем русский. Слова могли в нем обозначать то, что Государство хотело, чтобы они обозначали. Замятин первым засвидетельствовал в литературе факт рождения нового — советского — языка. В двадцатые годы обнаружили этот феномен и другие — самые проницательные — писатели: М. Зощенко, А. Платонов. М. Булгаков. Писатели регистрируют возникновение новой системы, которую несколько десятилетий спустя Чеслав Милош назовет «логократией». Ален Безансон сформулирует ее основу: «В режиме, где власть „на кончике языка“, степень распространения „деревянного языка“ как нельзя более точно определяет степень распространения власти».

Язык — важнейшее, самое могучее оружие в руках государства, решившего трансформировать человека. Создание нового языка преследует две цели: получить «инструмент для выражения мировоззрения и мыслей, которые положено иметь…», сделать «все иные формы мышления невозможными». Новый язык, следовательно, одновременно — средство коммуникации и оружие репрессии.

Особенность нового — советского — языка в том, что главную роль играет в нем слово. Это слово, потерявшее свой имманентный смысл, стало пустой скорлупой, в которую Высшая Инстанция вкладывает угодный ей смысл. После очередного ареста Андрей Амальрик был осужден за то, что «клеветнически утверждал, что в СССР нет свободы слова». В данном случае, «свобода слова» означала необходимость осуждения диссидента. В телеграмме картофелеводам Брянской области генеральный секретарь ЦК Брежнев сообщает: «Картофель — это ценнейшая продовольственная, техническая и кормовая культура». Адресаты, возделывающие картофель 200 лет, декодируют текст: в стране нет картофеля.

Слово скрывает реальность, создает иллюзию, сюрреальность, но одновременно сохраняет связь с действительностью, кодируя ее. Советский язык — кодовая система, знаки которой определяются Высшей Инстанцией. Смысл этих знаков сообщается всем, кто пользуется языком, но — в разной степени. Место занимаемое на иерархической лестнице общества определяет степень посвящения в тайны кодовой системы. Имеется первое значение, второе значение, третье…

Советский язык — в процессе строительства. Он еще не достиг идеала 1984 года, когда, например, министерство полиции называется министерством любви — в СССР оно носит откровенное название — комитет государственной безопасности. Слово «безопасность» (во всех странах «зрелого социализма» в названии политической полиции есть это слово) предупреждает, что время «всеобщей любви» еще не наступило. Андрей Синявский представил в романе «Любимов» вождя, обладающего магической властью, который объявляет речную воду спиртом. Это — идеал: слово меняет материю. Но те, кто пьют, жалуются: по вкусу спирт но от него не пьянеют. В песне Александра Галича образцовый советский рабочий Клим Петрович, которому партия приказывает выступить на митинге против израильской военщины, получает в руки не ту бумажку. Он читает «Израильская военщина известная всему свету! Как мать говорю и как женщина требую их к ответу!» Никто в зале ошибки не замечает и оратора награждают аплодисменты. Это — реальность. Потребители советского языка пьянеют от него — наполовину. Они знают смысл кодового знака «израильская военщина», его употребление должно вызывать — во многих случаях вызывает — необходимый условный рефлекс.

Слово приобретает магический характер, становится заклинанием. Формула Маршала Маклюгана — медиум это послание — очень точно определяет неограниченные возможности советской системы: государство является и посланием и медиумом, оно создает язык и распространяет его, контролируя содержание и технику. То, что в несоветском мире называют масс-медиа, средства массовой информации, в Советском Союзе откровенно наречено: средства массовой информации и пропаганды, сокращение СМИП. В заблуждение здесь вводит только союз «и» — поскольку информация является пропагандой, а пропаганда подается под видом информации.

Официальное определение советской системы массовой информации и пропаганды — ее характера и функции — как нельзя более точно: СМИП «имеет определенную организованную целостность эталонных взглядов, которую организованно и методически реализует в жизненном материале посредством речи, также предварительно продуманной и организованной». Советское государство, располагая тотальной властью над словом и средствами его передачи, распространяет «целостные эталонные взгляды», действуя организованно, методически, по плану. Государство определяет смысл слова, обстоятельства его использования, создает магический круг, в который вынужден войти каждый. кто хочет и понять и быть понятым — в границах советской системы.

Попытка вырваться из круга, говорить на ином языке, понять не полагающееся «по чину» значение, становится преступлением. В приговоре, вынесенном в 1983 г. двум сибирским рабочим Александру Шатравке и Владимиру Мищенко, за «распространение заведомо ложных измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй», говорится, что они знакомили рабочих с «обращением», в котором содержался призыв создавать независимые группы для организации диалога между СССР и США. Этот призыв — говорится в приговоре — «означает создание групп, независимых от той борьбы за спасение человечества, которую ведут партия и правительство, весь народ в целом».8 Преступление А. Шатравки и В. Мищенко заключается в нарушении мифа единства, в посягательстве на «целостность эталонных взглядов», в желании мыслить независимо.

В научно-фантастическом романе братьев Стругацких «Обитаемый остров» изображена художественная модель мира, где полностью осуществлена тотальная власть над словом и средствами его передачи. Роман рассказывает о неведомой планете, жители которой непрерывно подвергаются облучению. В результате мозг теряет всякую способность к критическому анализу действительности, в душах обитателей тоталитарной планеты исчезает «всякое сомнение в словах и делах власти». Это — мечта, это — цель тоталитарного режима.