Лев Анисов - Иезуитский крест Великого Петра

Цесаревна, как бы вспоминая разговор с Нолькеном, едва заметно, в такт словам маркиза де ла Шетарди, покачивала головой.

Гость, выдержав паузу и любезно улыбнувшись, с явным восхищением глядя на собеседницу, продолжил:

— Смею заверить вас, если король найдет возможность знать о ваших желаниях, каковыми бы они ни оказались, он всячески будет содействовать их исполнению.

— Весьма признательна его величеству, — отвечала Елизавета Петровна, — за его внимание и интерес к нашим скромным персонам. Доверие всегда трогает и вызывает, кроме уважения, желание быть искренним и доверительным…

— Поверьте мне, его величество окажет вам услугу, если вы захотите доставить ему средства к тому. Можете рассчитывать, король Франции будет содействовать успеху того, что ваше высочество может пожелать. Вам следует положиться на добрые намерения его величества. Что же касается просьб Швеции к вам, то, право слово, стоят ли они того, чтобы на них заострять внимание. Важна, как я понимаю, цель.

— Признаюсь, я долго обдумывала предложение господина Нолькена. Мне дорого внимание этого человека, и со многим, высказанным им, я согласна, но обстоятельства требуют поразмыслить над этим еще короткое время. У вас несколько усталый вид, — неожиданно перевела она разговор. — Мне, признаюсь, приятно видеть вас. В последний раз, когда вы приезжали с поздравлениями в день моего рождения, у меня было желание задержать вас, поговорить с вами. Мне приятно беседовать с вами.

— Легкая усталость всегда побуждается дорогой. Ныне же все заметено кругом. Еще немного — и наступление Нового года. Проходя к вам, невольно обратил внимание, — у вас сени, лестница и передняя наполнены сплошь гвардейскими солдатами. Думается, пришли заранее поздравлять с приближающимся праздником. Любят вас. Радеют за вас. Опора ваша?

Оба прекрасно понимали, о чем говорили. Франция торопила события, субсидировала Швецию с тем, дабы помочь сторонникам Елизаветы возвести ее на престол. Шведы просили одного: письменного заверения, что в случае прихода к власти Елизавета, за услугу, возвратит им завоеванные Петром I шведские земли. Они готовы были начать военные действия против России, с тем чтобы отвлечь внимание русского двора от внутренней жизни и дать возможность Елизавете, воспользовавшись замешательством, взойти на престол. Елизавета не отказывалась от помощи, соглашалась с условиями, но устно. Нолькен просил письменного подтверждения. О том же уговаривал цесаревну и де ла Шетарди.

У Елизаветы же было два плана достигнуть престола. Первый заключался в том, чтобы исполнить это при содействии Швеции, которой были сделаны большие обещания за помощь. Второй план состоял в том, чтобы подкупить гвардию раздачей известной суммы денег. (Она надеялась, деньги ей доставит маркиз де ла Шетарди.) За солдат гвардии ручался взяться Грюнштейн — еврей родом из Дрездена, занимавшийся ранее коммерцией, а ныне гвардейский солдат, приятель Лестока.

Слова маркиза подтвердили предположения Елизаветы о возможности оказания помощи в деле французами, но теперь ей надлежало обговорить все с Лестоком и Грюнштейном, дабы определить необходимую сумму, и еще цесаревне очень хотелось избежать разговора об условиях и требованиях, которые ставили шведы. Они не устраивали ее, ибо репутация и популярность ее среди солдат гвардии как раз и могла зиждиться только на сохранении наследия Петра.

Ускользнув от опасной темы в разговоре, Елизавета тем не менее заключила беседу заверением, что при следующей встрече готова будет ответить на все интересующие маркиза вопросы в деталях.

Посол откланялся, а Елизавета Петровна поспешила к солдатам.

15 января 1741 года в Петропавловский собор, на панихиду, свершенную архиепископом новгородским Амвросием, прибыли высочайшие особы, придворные лица обоего пола, генералитет и высшее духовенство. По окончании ее гроб (опущенный в другой — свинцовый) с бренными останками императрицы Анны Иоанновны при пении погребальных стихир перенесентенералами до могилы, устроенной близ гробниц Петра Первого и Екатерины Первой, против местного образа святых апостолов Петра и Павла, и на полотнах опущен в могилу, в помещенный там медный «ковчег».

При могиле поставлен военный караул. Причетниками и псаломщиками собора над могилой было начато чтение Псалтири.

Анна Леопольдовна плакала. Она любила тетку. Теперь будто что-то обрывалось в душе, уходило что-то большое, свойское. Острей чувствовалось сиротство.

Тетка была строгой, но, может быть, строгости ее теперь и не хватало.

Когда открылось, шесть лет назад, что воспитательница Анны Леопольдовны, рекомендованная прусским посланником Мардефельдом. способствует тайным встречам принцессы с Линаром, императрица действовала круто. Она распорядилась немедленно выслать госпожу Адеркас за границу, а Линар, по просьбе государыни, был отозван своим двором. За принцессою установили строгий надзор: кроме торжественных дней, никто из посторонних входить к ней не смел. Это так приучило Анну Леопольдовну к уединению, что и по сию пору она всегда с неудовольствием появлялась на всех официальных выходах и приемах, предпочитая сообщество своей фаворитки, фрейлины Юлианы Менгден, и тесный кружок еще нескольких лиц.

Свободно владея немецким и французским языками, она очень любила чтение и много читала на этих двух языках.

Пред иконами, в комнатах ее, теплилась лампадка. Горела пред иконами лампадка — и не одна — и в почивальне Иоанна Антоновича.

Некоторые из церковных служений, совершение которых не требовало непременным условием нарочно освященного храма и престола, иногда совершались в комнатах Анны Леопольдовны.

Посты, установленные православною церковью, по крайней мере, первую неделю Великого поста, она старалась проводить по уставу восточной православной церкви, и в эти дни была употребляема особенно постная пища.

В числе икон, находившихся в ее комнате, был и образ Владимирской Пресвятой Богородицы.

Украшение святых православных икон было одним из ее любимых дел.

Все сказанное о религиозных отношениях императорского царствующего дома к православной восточной церкви, конечно, главным образом относилось лишь к ней, правительнице России, но не к супругу ее, герцогу Брауншвейгскому Антону-Ульриху. Хотя православное придворное духовенство и являлось с поздравлением этого принца в день тезоименитства его и получало за это определенное каждому духовному лицу, по особой табели, вознаграждение из сумм Камерцалмейстерской конторы; но Антон-Ульрих, живя от своей супруги в отдельных покоях дворца и держась лютеранского вероисповедания, присутствовал при богослужении в лютеранских кирках.