Лев Анисов - Иезуитский крест Великого Петра

Маркиз согласно кивнул.

— Князь возносит молитву Всевышнему, чтобы он сохранил драгоценную жизнь императрицы на многие и многие лета. Дабы мы могли, говорит он, ступая по следам великой государыни, хранить заповеди Господни.

Лицо маркиза выражало умиление.

Следом за духовенством обер-гофмаршал пригласил маркиза.

Сотни глаз устремились на него.

Посол галантно поклонился.

— Желание королем Франции мира и искренние старания, которые он прилагал, не могут возбуждать никакого сомнения в радости его величества, когда он узнает о событии, празднуемом в настоящий день, — произнес он и улыбнулся, источая любезность.

Анна Иоанновна, выслушав переводчика, обратилась к обер-гофмаршалу, стоявшему рядом, и что-то сказала ему.

— Ее Императорское Величество изволят довести до вашего сведения, — произнес тот, — что это самое событие тем более для нее приятно, что оно напоминает ей об одолжениях, оказанных ей королем Франции.

Отвечала государыня с чрезвычайным достоинством.

После церемонии поздравлений было объявлено о наградах.

Миних сделан подполковником Преображенского полка (полковником мог быть только государь), получил бриллиантовые знаки Андреевского ордена, такую же шпагу и пенсию в пять тысяч рублей. Бирон, не разделявший военного труда, был преисполнен наградами со всем своим семейством…

Гремела музыка. Гости в маскарадных костюмах съезжались во дворец на бал. Маркиз был в маске. Фельдмаршал Миних, делая вид, что с трудом угадывает его, поспешил передать ему пожелание герцога воспользоваться столом, накрытым в галерее.

— Благодарю любезно за внимание, — отвечал тот, — но, уверяю вас, я никогда не ужинаю.

— Не хотите ли по крайней мере, — не отступал Миних, — пройти в галерею видеть принцесс, кои уже там?

— Если это доставит мне случаи засвидетельствовать им мое почтение, — отвечал маркиз, — то не премину тем воспользоваться.

Фельдмаршал проводил посла к великим княжнам. Елизавета Петровна сердечно улыбнулась ему и пригласила сесть рядом. Анна Леопольдовна поддержала ее.

После извинений галантный посол исполнил их требование, поместившись близ них в некотором расстоянии от стола.

Фельдмаршал не переставал упрашивать маркиза закусить что-нибудь и, чтобы не слышать более отказа, предложил выпить за здоровье великих княжон.

— Если вы поручаетесь мне в том, что их высочества соизволят на эту честь, я немедля воспользуюсь вашим предложением, — ответил маркиз.

Великие княжны дали знать: это будет им очень приятно.

Вино было выпито.

Минуту спустя обе сделали честь — выпили за здоровье посла.

Ужин был недолог. После него был сожжен великолепный фейерверк. Во время его зал был так скоро очищен, что можно было начать бал тотчас же по окончании фейерверка.

Открыл бал маркиз де ла Шетарди с принцессою Елизаветою.

В ночь с 18 на 19 января 1730 года, едва узнав о кончине Петра II, лейб-медик цесаревны Елизаветы Петровны вошел в ее спальню, разбудил и стал уговаривать ее показаться народу, ехать в сенат и там предъявлять свои права па корону. Но она никак не соглашалась выйти из своей, спальни.

— Куда ж мне с таким брюхом? — сказала она наконец Лестоку. Цесаревна была беременна.

«Может быть, в то время, — писал Манштейн, — она еще не имела достаточной твердости для исполнения такого великого предприятия».

«Елизавета Петровна, — напишет французский резидент Маньян, — ничем себя в этом случае не заявила: она веселилась в своей деревне, а ее сторонники, действуя в Москве в ее пользу, никак не могли добиться, чтобы она появилась в столице в виду тогдашних обстоятельств; несколько посланных к ней для этого гонцов не застали ее своевременно, так что она прибыла в Москву уже после избрания Курляндской герцогини. Но если б она и была там раньше, нет основания полагать, чтобы ее присутствие послужило ей на пользу; на это есть три одинаково важные причины, вследствие которых она не может найти себе полезных друзей ни в одной из главных русских фамилий. Первая причина — вольность ее поведения, которую русские просто презирают, несмотря на то, что не отличаются особенной щекотливостью; вторая — их ненависть к правлению царицы — ее матери, вследствие высокомерного обращения голштинцев во время их господства в России; мысль о возвращении их столь противна русским, что одного этого опасения было бы достаточно для отстранения цесаревны Елизаветы от престола, имей она на него неоспоримые права. Наконец, третья причина заключается в том, что, по правилам греческой церкви, всякий ребенок, рожденный до церковного празднования брака его родителей, не» может быть признан законным; хотя бы это празднование и было впоследствии совершено, русские считают церковное правило ненарушимым.

(«Елизавете Петровне и императрицей-то быть не следовало, — скажет в 1743 году подгулявший гвардейский офицер Иван Степанович Лопухин своему приятелю Бергеру. — Незаконная — раз; другое: фельдмаршал князь Долгоруков сказывал, что в те поры, когда император Петр II скончался, хотя б и надлежало Елизавету Петровну к наследству допустить, да она б…на была. Наша знать ее вообще не любит, она же все простому народу благоволит для того, что сама живет просто».)

Ей едва исполнилось двадцать, когда из Москвы пришла весть о кончине молодого государя Петра II, племянника ее. Одно время он сильно был влюблен в нее и отношения у них установились весьма близкие, короткие, Он был побежден ее красотою и ласками. Очарованный ее прелестями, Петр II, пишут, предался своей страсти со всем пылом молодости, не скрывал своей любви даже в многолюдных собраниях и безусловно следовал ее внушениям.

Остерман, воспитатель молодого царя, втайне радовался такому ходу событий. Хитрейший из немцев, он даже обдумывал замысловатый план разделить старую Россию и новую, — коренную Россию и инородческие северо-западные приобретения Петра I — прибалтийский край, в первой ему думалось сделать императором Петра II, а во второй — правительницей Елизавету. Для видимого единства этих частей России он предлагал женить Петра на Елизавете, с таким, однако, условием, чтобы новая Россия перешла в потомство Анне Петровне, то есть принца голштинского. Но эта хитрость, заметил М. О. Коялович, была уже слишком хитрою. Ее бросили.

Долгорукие поддерживали любовь государя к тетке по другой причине. Им важно было отдалить Петра от его сестры Натальи Алексеевны, влияния которой при дворе они опасались. Великая княгиня откровенно презирала Долгоруких. К партии же ее принадлежали граф Левенвольде, барон Остерман — первейший враг тогда Долгоруких, и все иностранцы. Немудрено, что Долгорукие обхаживали Елизавету и ее приближенных. Так, не без их помощи первейший любимец и камергер Елизаветы граф Бутурлин, менее чем в полтора месяца получил две нешуточные награды: александровскую ленту и затем генерал-майорский чин. Елизавета заняла место Натальи. «Принцесса Елизавета теперь в большом фаворе, — напишет в своем. донесении английский резидент Рондо. — Она очень красива, и любит все, что любит царь, танцы, охоту; которая ее главная страсть; о других вкусах, в которых они солидарны, я не нахожу удобным говорить. Эта принцесса отдается удовольствиям, она сопровождает молодого царя всюду, где бы он ни показался».