Фаина Гримберг - Рюриковичи или семисотлетие «вечных» вопросов

Сравнивая фрагменты о Бояне — Лиудпранда, «Задонщины» и Слова, возможно прийти к нескольким выводам. Первое: «Бояны» Лиудпранда и неизвестного автора «Задонщины» представляют собой характерные средневековые текстовые конструкции, в которых выражена одна задача: передать некую информацию. Это не «литература» в том смысле, который будет вложен в это понятие позднее. Стеблин-Каменский, известный исследователь текстов саг, предостерегал от соблазна видеть в этих текстах те черты литературы нового времени, которых в этих текстах быть не может… Боян Слова — совсем иной персонаж; здесь желание «сказать красиво» доминирует явно над обыкновенными задачами «сообщения информации». Именно эта «красивость», свойственная романтическим «стилизациям под древность», и выделяет Слово из числа подлинных древнерусских текстов и указывает на «правильное место Слова» в одном ряду с «Песнями Оссиана» Макферсона и балладами Чаттертона… Но автор Слова (человек XVIII века) — человек одаренный и творческий; подобно своим ранним и более поздним «коллегам»-мистификаторам, тем же Макферсону и Чаттертону, Ганке и Линде, Просперу Мериме; он проделал огромную работу по изучению доступных ему источников (включая труды современных автору историков); и работая над собственным сочинением, творчески переосмыслил все эти материалы (в сущности, у нас нет доказательств, что автор задумывал свое сочинение именно как мистификацию и желал скрыть свое имя; возможно даже, что в силу каких-то обстоятельств его сочинение не было завершено, не было окончательно отделано, и вот именно в таком незавершенном виде подверглось в какой-то степени редактуре издателей; возможно, автора уже и не было в живых… ну вот, мы и нарисовали очень романтическую картину…)… И посмотрите, как талантливо автор Слова, основываясь на двух «информативных текстах» — на «Антаподосисе» и «Задонщине», создает своего Бояна, Бояна «Слова», романтического барда, «древнего русского Оссиана»… Здесь, разумеется, встает вопрос о возможном влиянии на автора Слова традиций устного творчества; впрочем, поскольку не существовало еще разработанной методики записи от информаторов, то правильнее будет рассматривать среди источников Слова — «Пересмешник, или славенские сказки», книгу М. Д. Чулкова, издававшуюся во второй половине XVIII в. по меньшей мере три раза (последнее издание XVIII в. — вероятно, в 1789 г.); его же — «Абевегу русских суеверий» (1786); «Описание древнего славянского языческого баснословия, собранного из разных писателей» М. И. Попова (1768)… Попов и Чулков — современники автора Слова, также литераторы второй половины XVIII столетия, «творители» той самой «романтической языческой древности»… Писания их были популярны как занимательное чтение… А впрочем, чем ближе к концу XVIII столетия, тем труднее найти в Российской империи писателя, который не пытался бы сотворить нечто «романтическо-патриотическое» о языческой «славянской древности». Даже сама императрица, великая Екатерина II баловалась подобным сочинительством (но мы еще будем о подобной литературе говорить)… А пока отметим, что Слово и здесь выделяется тщательностью стилизации; эта тщательность роднит Слово с более поздними стилизациями; например, с классическими «Песнями западных славян» Мериме…

Скажем и об обороте «растѣкашется мыслiю по древу»… Речь, конечно, не идет о каком-либо «растекании», а просто — о беге (сравним болгарское «тича», русское «наутек», «утечь» и т. д.)… Эта «мысль», растекающаяся по древу, очень смущала исследователей Слова, пока не сложилась рациональная гипотеза, что читать следует «мысь» — русское диалектное «белка»… Каким извилистым путем шел автор Слова?.. От «мыслию по землями» из «Задонщины» к Лиудпрандовому превращению Бояна в волка… и тут — по созвучию и по стремлению к «красивости» — соединились бегущая по дереву белка и «мысль»; и белка стала «мыслью», бегущей по дереву… Ни в каких иных, известных нам древнерусских текстах белка-«мысь» не встречается… Изучив распространение диалектного «мысь», можно было бы попытаться определить, откуда родом был автор Слова, сопровождавший Мусина-Пушкина в его европейской поездке… Было бы хорошо, изучив диалектальную лексику Слова, определить происхождение автора, и далее — изучить по возможности и фольклор тех мест… Хорошо бы узнать об этом авторе побольше, узнать его имя… Но, к сожалению, мне так и не представилось возможности выяснить список сопровождавших Мусина-Пушкина в Европе крепостных, и существует ли подобный список; и известно ли имя человека, ведавшего библиотекой и собранием рукописей Мусина-Пушкина; возможно ли установить имя этого человека…

Хочу привести также несколько фрагментов из одного моего сочинения; это роман; называется он «Друг Филострат или История одного рода русского». Привожу, естественно, фрагменты, касающиеся именно обоснования гипотезы о написании Слова в XVIII веке…

«Андрей Иванович Шатилов (Артемьев) был человек большой одаренности и страшной судьбы. Он написал Слово о полку Игореве для Мусина-Пушкина.

Здесь, разумеется, вопрос вовсе не в том, является ли Слово мистификацией. Является, конечно. Но вопрос не в том.

Я не знаю, как мне сейчас говорить, чтобы хоть чуточку избежать этих неуклюжих и дурно традиционных определений. Ну, я попытаюсь…

Где-то со второй половины XVIII века происходит в Европе некое нарастающее осознание людьми себя в качестве таких особых объединений — «народов». Начинается это, кажется, в Германии, где и рождается само слово «фольклор», а «фольклор» — это «слово народа», «народное слово». При подобном осознании нарастала в европейской культуре и потребность поиска дохристианских корней. Доказательство наличия подобных дохристианских корней, дохристианской культуры, словно бы продлевает данный «народ» далеко назад в истории, как бы дает возможность утверждать, что французы или немцы были «всегда». Отсюда — рождение сравнительной, аналитической филологии, фольклоризация литературы, увлечение экзотическим этнографизмом.

Так это все хорошо или плохо? Вот вопрос!.. В любом случае, это интересно. А ксенофобии и взаимной неприязни хватало и без этого…

Первоначально вышло так, что понятие «фольклор» оказалось очень сказочным понятием. Это народ некий, заговоривший языком сказок братьев Гримм и песен из «Волшебного рога мальчика» Арнима и Брентано, и длинных баллад Вука Караджича. Фольклор был красив, пока не явились более или менее скрупулезные способы его фиксации, то есть записывания, будь то в блокнот или на магнитофон. Как раз, когда эти способы явились (очень поздно), фольклор перестал быть красивым (а, может, никогда и не был?), и эта его некрасивость оказалась такой смущающей, что надо было как-то по-новому назвать, определить его. Наверное, некрасивый, то есть скрупулезно зафиксированный фольклор — это и есть «постфольклор»…