Сергей Борисов - Этюды в багровых тонах: катастрофы и люди

Роспись в церкви французского города Лавадье изображает чуму в виде женщины с лицом, закрытым капюшоном

Прокатившись по Скандинавии, чума ринулась в Германию. Но там она и без того уже была полновластной хозяйкой, придя полугодом ранее из Италии и Австрии.

Чума была везде! От нее не было спасения!

Врачи? Ха! И еще раз — ха! Они лишь сыпали туманными словами о том, что болезнь не одинакова, что есть чума, которую разносят крысы, а есть — которую люди носят в себе и выдыхают. Простолюдины врачам не верили, более того, они боялись этих проклятых докторов, обряженных в долгополые плащи, перчатки и кожаные маски с длинными «клювами», из которых высыпались крупинки заморских пряностей, призванные очищать воздух. А кое-кто и вовсе носил на шнурках, привязанных к запястьям, медные кувшинчики, из которых поднимался дым, заставляющий чихать и кашлять.

И говорили врачи:

— Дым этот отгоняет чуму.

Им плевали вслед, потому что ни один из этих ученых мужей своей наукой не спас еще ни одного больного, а если кто и поправлялся — один из ста заболевших, — то не благодаря их усердию, а соизволением Господа.

Но что же делать? Смириться и ждать конца? Веселиться и опять-таки ждать кончины? Сжигать дома заболевших и бесчисленные трупы, коптя небо и пачкая жирным пеплом землю, которую скоро некому будет возделывать? Или все же попытаться найти виновных? Кто-то же должен быть виновен! Уж не бродяги ли бездомные?

Большой Лондонский Пожар 1666 года уничтожил город, но уничтожил и чуму

Во многих странах Европы на бродяг и нищенствующих паломников открыли настоящую охоту. Их ловили и без суда топили в реках, вешали, живыми закапывали в землю.

Нищих и убогих на дорогах становилось все меньше, а чума не утихала.

И стали вопрошать друг друга люди:

— Так, может, евреи? Может, это они мстят за то, что были изгнаны из Палестины? О, богоотступники, пьющие кровь христианских младенцев!

Начались погромы. Евреев запирали в домах, обкладывали стены хворостом и соломой и поджигали. Их закатывали в бочки и бросали в реки. Их связывали по рукам и ногам и оставляли на съедение дворовым псам. Их… Что с ним только не делали, с этим живучим племенем, а болезнь свирепствовала пуще прежнего.

И опять озадачились люди:

— Кто же тогда?

Все беспросветность, безответность, лишь мрак впереди, могильная сырость, черви, тлен…

И тут чума отступила, видать, насытилась, наелась, нажралась. Она повернула на Восток: в Венгрию, в Валахию, в Крым, в Поволжье. Чума напоминала человека, который нагулялся от души, а потом отправился домой, чтобы немножко отдохнуть, поспать, переварить.

Позади осталась обезлюдевшая Европа: 25 миллионов человеческих жизней отняла болезнь, прозванная народом «черная смерть». Даже сто лет спустя население Европы было меньше числом, чем в 1348 году.

Но короток был сон чумы. Пусть без былой беспощадности, но она возвращалась в 1363, 1371, 1390, 1400 годах. Особенно доставалось Англии. В чуму 1400 года там вымерли жители более тысячи деревень и сел.

Опять наступило затишье, прерываемое лишь краткими и не слишком яростными вспышками болезни. Однако уже в 1665 году, вновь наведавшись в Англию, бубонная чума погубила более 100 тысяч человек. Над Лондоном, не переставая, звонили колокола. Повсюду горели огромные костры, на которых сжигались трупы умерших. Старушки, не боявшиеся ни бога, ни черта, с разрешения Лондонского Королевского суда и за малую плату ходили по домам, и те, которые оказывались вымороченными, отмечали красными крестами. Были в Лондоне улицы, на которых не было ни одного здания, не помеченного таким образом. Из некоторых еще доносились рыдания умирающих, но старушки знали, что плач скоро стихнет.

В августе 1665 года за одну неделю умерло 7165 человек. Потом мертвецов стало меньше, но лишь по той причине, что умирать стало некому — город обезлюдел. Лишь мертвецы валялись на улицах, да шныряли проклятые крысы с длинными розовыми хвостами…

2 сентября 1666 года город загорелся. Впоследствии так и не выяснили, что стало причиной пожара. Возможно, уголек от костра, на котором предавали огню очередную партию умерших. Впрочем, не так это и важно. Важнее другое…

Лондон горел пять дней. Обрушились мосты, расплавилась и протекла на головы прихожан свинцовая крыша собора Святого Павла, 100 тысяч горожан остались без крова. Даже пожар Рима при императоре Нероне вряд ли мог сравниться с Большим лондонским пожаром по своей разрушительности. Но пожар этот, лишивший сотни тысяч людей своих жилищ, выгнал из подземных убежищ и несметные полчища грызунов, заставил их спасаться бегством, ища спасения и не находя его — огонь был везде!

И чума кончилась…

…чтобы в 1720 году объявиться в Марселе, где она отняла 50 тысяч жизней, а затем, в 1771 году, — в России, в Москве.

Занесло чуму с войском, возвращавшемся из Турции. В обозе было много захваченных у неприятеля кип с шерстью, которые и были переданы в первых числах января на Московский суконный двор. А к февралю 120 фабричных рабочих померли. Тела их были сплошь усыпаны язвами — чумными бубонами…

И сказал на это московский главнокомандующий граф Петр Семенович Салтыков:

— Мрут людишки, так они всегда мерли. Что тут поделаешь? Все мы в руках Господа. Молиться надо истово, вот и отступит зараза.

Хорошо сказал, красиво, а в июле, когда моровая язва косила народ уже тысячами, велел готовить лошадей, собирать вещички, после чего и отбыл из зачумленной, насквозь пропитавшейся смрадом горелого навоза Первопрестольной (так люди пытались отогнать чуму) в свое имение Марфино. За что вскорости был осмеян Екатериной II и лишен должности.

Москва осталась во власти генерал-поручика Еропкина и обер-полицмейстера Бахметева. Но и они медлили, ограничивались полумерами. А если что и приказывали делать, то выходило по российскому обыкновению наперекосяк. Установили заставы вокруг города с приказом никого не впускать и никого не выпускать — в Москве начался голод. Распорядились сжигать имущество зачумленных — люди стали скрывать заболевших, опасаясь за нажитое. Приказали открыть карантины в госпиталях — москвичи боялись их пуще смерти, потому что там больных оставляли почти без еды и какой-либо врачебной помощи. Запретили хоронить при церквах — а как же верующему без отпевания? И тайные панихиды запретили — мертвецов тогда стали бросать на улицах подальше от родного дома. Пустили по городу мортусов с железными крючьями, которыми надлежало выволакивать из домов трупы, так эти мортусы, набранные из каторжников, стали дома те грабить, вещи же продавать за бесценок; а случалось, живых еще москвичей, что побогаче, в фуры свои среди мертвых укладывали.