Евгений Тарле - Европа в эпоху империализма 1871-1919 гг.

Когда, например, он (к изумлению непредупрежденного американского посланника O'Shahanessy) систематически через посредство своих секретно посылаемых доверенных агентов губил мексиканского генерала Хуэрту и поддерживал в Мексике убийственную для страны анархию, то он это делал не из любви к демократии (противники Хуэрты были гораздо реакционнее его), а только потому, что успокоение и политическое укрепление Мексики были невыгодны нефтепромышленному капиталу Соединенных Штатов [183] См. воспоминание Mrs. O'Shahanessy в Revue des deux Mondes 1916. Уже в 1917 г., конечно, журнал не посмел бы напечатать этих воспоминаний. Нечего и говорить, что никто из биографов Вильсона никогда их не цитирует, как будто они никогда и написаны не были. .

Когда он носился с проектами Лиги наций, учреждения, с которым он навеки связал свое имя, то он не забыл ясно и определенно дать понять, что эта будущая Лига наций ни в каком случае не должна иметь права вмешиваться в отношения между Соединенными Штатами и другими государствами американского континента, т. е. слабыми республиками Центральной и Южной Америки, потому что это вмешательство противоречило бы «доктрине Монро» (о невмешательстве европейских держав в дела американского континента). Другими словами, слабые державы Европы (или Азии) имеют возможность искать защиты у Лиги наций, если на них нападет или их обидит сильный сосед, но Чили, Боливия, Никарагуа, Мексика, Парагвай и т. д. не должны иметь этой защиты, если президенту Вильсону или его преемникам покажется уместным присоединить какое-либо из этих государств к Соединенным Штатам: такая защита воспрещена предусмотрительно вставленной Вильсоном статьей 21 статута Лиги наций. Государства Южной и Центральной Америки были этой статьей очень обижены и встревожены.

В таком духе он действовал всегда , без всякого исключения. Никогда не бывало так, чтобы его политические, социальные, религиозные и моральные «идеалы» накладывали бы на его волю хоть самое незначительное ограничение или вызывали бы для Соединенных Штатов хоть какой-нибудь ущерб, расход, стеснение или отказ от какого-либо преимущества. Клемансо, не любивший Вильсона, сказал о нем на приеме делегации радикальной партии через несколько дней после перемирия [184] 19 ноября 1918 г. (Ср. Esprit de Clemenceau. Paris, Callimard, 1925, стр. 94). , когда один сенатор восхвалял идеализм Вильсона: «Это — не идеалист. Идеалист, это — тот человек, который строит социальное здание по своему идеалу. Вильсон же — практический человек, который сначала строит для себя хороший дом, очень просторный, на солидном фундаменте, а когда дом готов, он водружает на верхушке свой «идеал», подобно тому как каменщики водружают там свой флажок».

Когда президент Вильсон прибыл 14 декабря 1918 г. в Париж, то он был встречен пушечными салютами и звоном церковных колоколов, как триумфатор, как спаситель, как человек, решивший исход войны. Его популярность была в этот момент огромна. Даже в части рабочего класса Англии, Франции, Германии его не смешивали с остальными победителями. «Вильсоновский мир», «демократический мир», «вильсоновская эра истории» — эти слова были в большом ходу в последние два месяца 1918 г. и в самом начале 1919 г. И в самом деле, Вильсон обо всем этом говорил: и о том, что только что кончившаяся война будет последней, и о пощаде и гуманности к побежденным, и о самоопределении народов, т. е. о праве каждого народа распоряжаться своей судьбой. Но все это были именно слова : заинтересованность Вильсона тут не была так велика, чтобы он пытался отстаивать их со всей энергией и со всем авторитетом, какие у него были. Вот почему он был так уступчив в Париже в 1919 г.

По словам ближайшего подчиненного Вильсона, статс-секретаря Лансинга, например, та же постоянно повторявшаяся президентом на мирной конференции фраза о самоопределении (selfdetermination) народов была «начинена динамитом» (the phrase is simply loaded with dynamite). Конечно, если бы применить этот принцип хотя бы самым осторожным, самым скупым, самым консервативным образом, то, например, от Британской империи почти ничего не осталось бы и в помине. Это было вполне очевидно. Но так как столь же очевидно было и то, что никто из договаривающихся держав не посмеет и заикнуться о «самоопределении» Индии, Ирландии, Египта и т. д., то именно поэтому Ллойд-Джордж не только ни в малейшей степени не стеснялся этой фразы, но, напротив, с жаром одобрял Вильсона. Лансинг нашел в этой фразе динамит: этим динамитом можно было взорвать Германию, можно было попытаться лишить Россию выхода к Балтийскому морю (а может быть, и к Черному), наконец, можно было со временем грозить владениям Франции в Сирии, но Англии все это не должно было коснуться. И не коснулось дипломатически. Но коснулось революционно . Сначала в Ирландии, потом в Египте, одновременно в некоторых местах Индии, наконец, в Китае.

Это, однако, уже выходит из хронологических рамок предлагаемого тома моей работы. На самой конференции принцип «самоопределения» Англии не повредил. Так было со всеми «принципами», которые Вильсон явился проповедовать на конференции. Ведь самая позиция его на конференции была одновременно и очень сильна, и в известных отношениях крайне слаба. Силен он был именно тем, что еще в большей мере, чем Ллойд-Джордж, получил уже до конференции все, из-за чего Америка воевала:

1) Антанта победила, значит, не обанкротилась и будет платить Соединенным Штатам долги и проценты.

2) Германия повержена, и отныне ни в Южной Америке, ни в Китае нечего ее опасаться (ни ее экономической силы, ни политических претензий, ни интриг в Японии и Мексике).

3) Освобожденная от всех европейских забот и опасений Великобритания, связанная с Соединенными Штатами теснейшими экономическими узами, получила отныне возможность порвать свой союз с Японией, перенести свою морскую силу на Тихий океан и здесь со временем помочь Соединенным Штатам против Японии. (И в самом деле, Англия уже разорвала свой союзный договор с Японией и ныне строит грандиозную морскую базу в Сингапуре, явно направленную исключительно против Японии.)

Все эти и другие (тоже крупные) блага принес Соединенным Штатам самый факт сокрушения Германии, и этих достижений никакая конференция не могла у Вильсона отнять. В этом была его сила. А слабость его личной позиции заключалась в том, что для проведения своих «идеалов» он не имел в сущности никаких средств. Во-первых, эти идеалы (демократия, Лига наций, самоопределение народностей, снисхождение к Германии и т. д.), никак не затрагивавшие интересов Соединенных Штатов, были и чужды, и ненужны, и поэтому антипатичны вашингтонскому конгрессу (и особенно сенату), и в Европе знали, что Вильсон в этих своих требованиях одинок, да он и сам это знал. Во-вторых, с момента крушения Германии американская помощь была совершенно уже ненужна ни Англии, ни Франции: они уже держали безоружную Германию под пятой, и она не могла пошевелиться и ждала своего приговора с покорностью и безнадежностью. Клемансо и Ллойд-Джордж уже не нуждались в Вильсоне.