Владимир Николаев - Сталин, Гитлер и мы

Итак, за два года до Великой Отечественной войны в огромном городе, словно в сказке, вдруг вырос еще один город — Всесоюзная сельскохозяйственная выставка. Кому как, а нам, мальчишкам, она пришлась по душе, хотя создавалась вовсе не для развлечения молодого поколения. Путь на выставку по тем временам был не ближний, но мы все равно стали туда часто наведываться. Там было где погулять и увидеть немало любопытного.

От Площади колхозов, раскинувшейся перед огромным Главным павильоном в окружении других основных зданий выставки, в разные стороны расходились асфальтовые дороги и дорожки, тоже затейливо застроенные. Много зелени, прудов. Много простора. Кафе, рестораны, палатки, павильоны со скотом, со всякой живностью. Словом, на выставку можно было прийти и за день уходиться даже в наши молодые годы.

Изнутри павильоны были отделаны с неменьшей претензией, чем снаружи. Уже после войны, познакомившись с художниками, оформлявшими выставку, я узнал о колоссальных масштабах оформительских работ и прямо-таки фантастических затратах. Бесчисленные гигантские панно делали самые лучшие художники и их многочисленные подмастерья, без которых физически все невозможно было сделать в невиданно сжатые сроки (это наша традиция!). Главная тема всех изображений — идиллические картины на коллективизированно- механизированные сельские темы.

И, разумеется, на выставке проявились все самые характерные черты архитектуры и живописи той поры. Вызывающая помпезность, сусальность, аляповатая роскошь без конца и края… Ведь это был, как писали тогда, «праздник колхозно-совхозного изобилия». Экспонаты свидетельствовали о сказочных урожаях и богатых трудоднях. Никто не мог уйти с выставки без того, чтобы не унести с собой имени Лысенко, этого главного сталинского агронома прославляли на выставке без устали. При этом всячески поносилась генетика — «буржуазная лженаука», как объявил сам Сталин.

Во сколько же обошлась стране эта показуха?! О выставке тогда писали в прессе так: «Всесоюзная сельскохозяйственная выставка, как в зеркале, отражает сталинскую правду, воплощенную в жизнь на одной шестой части земного шара». Пускали пыль в глаза самым наглым образом, но даже через весь этот оглушающий пропагандистский шум до нас, мальчишек, доходил робкий шепот правды. Именно выставка прозвучала резким диссонансом, резанувшим мой слух в то время.

Сколько себя помню, у нас в семье всегда была домашняя работница, пока я был ребенком. Такие давно исчезли, ушли со своим временем. Их пригнал в город голод, пригнал беспредел коллективизации. Они жили и помогали по хозяйству в городских семьях, постепенно, но прочно входили в них, внося в жизнь со стороны, из российской глубинки, терпимость, доброту и простодушие. Очень много значило, что они были, как правило, глубоко верующими людьми. Уходили они от своих городских «хозяев» обычно не куда-нибудь, а на учебу или на производство.

Время от времени появлялись у нас в доме родственники нашей домработницы из тамбовской деревни. Бесхитростно и, я уже тогда это чувствовал, правдиво, без преувеличений, неопровержимо, рассказывали о своей тяжкой доле, о запустении в деревне, голоде, падеже скота, полном бесправии крестьян…

В сытом московском доме их слова, помню, вызывали у меня чувство неловкости, стыда. Как могли ужиться в моей голове эти рассказы с «выставкой изобилия»? Голод — и сказочные урожаи!

Голод — и сказочные трудодни! А как могли уживаться эти же противоречия в головах тех москвичей, которые, в отличие от меня, имели с деревней связь не через домработницу, а контакты личные, родственные, кровные? Такие горожане тогда составляли, наверное, не меньше половины населения нашей столицы.

Выставка — нелепый памятник ушедшей эпо- хе. Его тень и сегодня падает на страну… Уже в середине 80-х годов выступал я там с лекцией перед ее сотрудниками. После — вопросы. Встает один пожилой мужчина и, прежде чем задать свой вопрос, представляется: «Я — заведующий отделом кадров, я — сталинист…»

Выше уже отмечалось, что Гитлер и Сталин одинаково подходили к литературе и искусству, для них они были средством воспитания, вернее, оглупления масс. Но они не отрицали развлечения за счет муз. Любопытно и тут проследить их сходство во вкусах. Больше всего оба любили кино, которое еще Ленин считал самым массовым, а потому и самым главным из всех видов искусства. Сталин и Гитлер тоже разделяли эту точку зрения и лично направляли развитие кинематографа в своих странах. Сталин вообще взял за правило смотреть все без исключения советские фильмы, благо тогда их выпускалось мало, можно было поспеть за всеми картинами. А для души Сталин и Гитлер предпочитали легкие зарубежные фильмы, особенно американские, наибольшим успехом у них пользовались музыкальные мелодрамы и комедии с эффектными красотками в главных ролях. Этот жанр Сталин внедрял и в наше кино («Цирк», «Волга-Волга», «Девушка с характером» и т. п.). Разумеется, и эта продукция несла свой идеологический заряд: воспевалась счастливая советская жизнь, самая светлая и радостная на земле, славился Сталин и его коммунистическая партия. В удивительно убогих киноподелках говорилось как бы о другой планете, где не было террора, бесправия, голода…

Понравившиеся фильмы Сталин любил смотреть по несколько раз, тем же отличался и фюрер, но, в отличие от Сталина, он не присваивал себе функций кинорежиссера, не вмешивался в процесс производства фильмов. Сталин же не раз брал на себя разработку темы очередной картины, делал на нее, можно сказать, высочайший заказ, сам выбирал тех, кто его осуществит, следил за их работой. Это касалось особенно патриотических фильмов на исторические темы, которые он рассматривал как мощное средство воспитания людей в его собственном духе. Вот конкретный пример.

Наш выдающийся кинорежиссер С. Эйзенштейн был дважды удостоен Сталинской премии (их лично раздавал Сталин), второй раз — за первую серию фильма «Иван Грозный». В третий раз — за вторую серию того же фильма — премию он не получил, хотя казалось, что она просто неотвратима. История со второй серией этого фильма весьма характерна и хорошо раскрывает механику сталинской политики в отношении культуры и творческой интеллигенции. В снятой в годы войны первой серии «Ивана Грозного» утверждалась официальная (сталинская) концепция о прогрессивной роли «великого царя», оправдывался его массовый террор. Но по мере того как режиссер работал над этой темой, все глубже погружался в исторический материал, он все больше убеждался, что нельзя замалчивать страшные преступления царя-тира- на, уничтожавшего, кстати, своих ближайших соратников. Истинный художник не мог грешить против исторической правды и делать дешевую агитку. Сталин гневно обрушился на него, просмотрев вторую серию фильма, и запретил ее. А Эйзенштейна после этого увезли в больницу с инфарктом, через год он умер, прожив всего полвека. В Постановлении ЦК ВКП (б) о кинофильме «Большая жизнь», в частности, говорилось: «Режиссер