Владимир Николаев - Сталин, Гитлер и мы

Наши так называемые космополиты подверглись жестоким гонениям и репрессиям, еще страшнее было то, что невыносимая общественная атмосфера в стране оказалась к тому же отравленной антисемитизмом и, как обычно это было при сталинских кампаниях, каким-то немыслимым абсурдом. Вот что, например, заявлял глава советских писателей А. Фадеев в своем докладе о космополитизме, обвиняя в нем для начала западноевропейскую классику и конкретно… Бальзака, Флобера, Золя, Мопассана: «Взгляните на Флобера. Он настолько лишился нравственного идеала, что все его творчество стало безнравственным: голый скепсис, полное отсутствие веры в человека и возможность преобразования общества на справедливых началах. Революцию 1948 года во Франции он просто оплевал… Вырождение реализма начинается у Флобера, который в романе «Саламбо» выступает как реакционный романтик и физиологический натуралист одновременно. Начинается литературное вы рождение, декаданс. А с другой стороны, при всех неоспоримых достоинствах реализма Золя и Мопассана, им присуща еще большая ущербность, чем Флоберу, они вовсе ползут по земле, в хвосте исторического развития».

Не забыли и про русскую классику. Литературный опричник В. Ермилов писал: «Критика и самокритика прежних работ о Достоевском необходима в свете реальной социальной практики сегодняшнего дня, когда творчество Достоевского особенно активно служит на потребу мировой реакции».

В январе 1949 года газета «Правда» объявила о начале нового большевистского крестового похода в статье «Об одной антипатриотической группе театральных критиков», а на другой день «Литературная газета» подхватила начинание своих хозяев в передовой статье, в которой говорилось: «В области театральной критики сложилась антипатриотическая группа носителей враждебного нам безродного космополитизма, последышей буржуазного эстетства. Развязно и со всеми удобствами расположилась она в театральной критике. Эта антипатриотическая группа эстетствующих формалистов, без всякого к тому основания называющих себя театральными критиками, поставила своей задачей последовательное избиение, дискредитацию всех новых, впервые выступающих советских драматургов и всех истинно новаторских, партийных патриотических пьес…»

А в отношении самих космополитов не соблюдались никакие правила критической полемики, никакие приличия. Ведь они, оказывается, были «эстетствующими клеветниками, которым чуждо святое чувство советского патриотизма, которые главной своей «специальностью» сделали клевету на нашу молодую советскую драматургию — самую передовую и идейную драматургию в мире, драматургию социализма». Их обвиняли в том, что для них «не существует огромной воспитательной и созидательной работы нашей партии, которая и обеспечила всемирно-исторические победы социализма». В такой «полемической» атмосфере сходили с рук любые ярлыки и оскорбления, например: «Юзовский, зарекомендовавший себя хулиганскими нападками на советскую поэзию и драматургию», «Борщаговский — этот подонок литературы, разбойник пера и бандит от критики», «диверсионная сущность деятельности Альтмана», «растлевающая роль Дайреджиева и Левина», «подрывная работа ленинградских космополитов», «обнаглевшие громилы»…

Понятно, что век затравленных жертв оказался недолог, до преклонных лет дожил только Борщаговский. В своих воспоминаниях он пишет: «Во всем этом была своя логика и убежденность. Но прежде всего инстинкт. Инстинкт самозащиты и самосохранения, порождаемый авторитарностью, а он всегда оборачивается агрессивностью… Надо было сломить, смирить несмирных, расчистить путь многолюдной, как оказалось, фирме «Суров и компания», сочинениям Софронова…» Суров и Софронов были лидерами воинствующих бездарей в драматургии тех лет. Кое-что из их продукции мне довелось увидеть на сцене в силу моей работы в «Огоньке». Главное впечатление: режиссеры, актеры, художники совершали поистине подвиги, чтобы оживить мертворожденные схемы бесталанных авторов. Но все усилия были напрасны, так слаб был оригинал, продвинутый на сцену исключительно по указанию партии, которое тогда не обсуждалось, а исполнялось. Ни одна из тех пьес не пережила то время, они ушли в небытие вместе с их главным постановщиком — Сталиным.

И тут встает вопрос: неужели Сталин не понимал, каким мусором были все те халтурные поделки? Наверное, все же понимал, но привык считать своих подданных быдлом, был убежден, что именно такого рода низкосортная пропаганда как раз для советского зрителя. Сын известного писателя Вс. Иванова пишет в своих воспоминаниях: «В одну из послевоенных зим мы были с отцом вдвоем на даче. Зашел Фадеев. Попивая с нами вишневую наливку, он рассказывал, как только что представлял Сталину список писателей — кандидатов на премию его имени. По словам Фадеева, Сталин сказал: «По политическим причинам нам приходится давать премии произведениям, в художественном отношении слабым».

И вот такого хитроумного спонсора низкопробной драматургии попытались вежливо поправить какие-то жалкие театральные критики! Газета «Правда», нисколько не смущаясь, так прямо и ставила рядом критику пьес с фактом присуждения им Сталинских премий: «Шипя и злобствуя, пытаясь создать некое литературное подполье, они охаивают все лучшее, что появилось в советской драматургии… Мишенью их злостных и клеветнических выпадов были в особенности пьесы, удостоенные Сталинской премии».

Жестокими гонениями на культуру, удушением даже самых микроскопических намеков на свободомыслие Сталин не ограничился, он решил еще и поучить свой народ, чувствуя, наверное, что времени у него остается немного. Ведь последний вклад в науку он сделал сравнительно давно, еще во время войны, каковым оказалась его книга «О Великой Отечественной войне Советского Союза». Это был просто сборник его приказов и выступлений во время войны. Тем не менее книга была признана гениальной, пресса единодушно отмечала, что «великая сокровищница марксизма-ленинизма обогатилась еще одним замечательным трудом».

Через пять лет после войны, собравшись, видимо, с новыми силами, Сталин совершенно неожиданно для всех написал работу «Марксизм и вопросы языкознания». Разумеется, она тут же была признана у нас вершиной научной мысли, небывалым достижением даже для такого гения, каким являлся Сталин, на нее должны были опираться специалисты буквально всех отраслей науки и вообще всех сфер жизни и деятельности, ее цитировали во всех изданиях, на любые темы. Возьмите труды тех лет, скажем, о гинекологии или пчеловодстве, там обязательно будут ссылки на эту работу, которая, мол, осветила новые пути ученым и специалистам и этих областей. На этой книге по уже давно заведенной традиции присягали, как на Библии, на верность режиму и лично товарищу Сталину. Ни один более или менее заметный человек не мог уклониться от восторженных отзывов на «гениальный труд» вождя.