Чарльз Форт - Вулканы небес

Смутность во всем — и все сливается со всем другим, так что истории, которые мы или некоторые из нас называем «абсолютно доказанными», оказываются всего лишь историей или просто наукой. Множество лиц полагают, что разоблачение Калиостро как самозванца столь же твердо и рационально установлено, как принципы геологии или астрономии. И мне представляется, что в этом они правы.

Разыскиваются — ну конечно, если бы мы сумели найти данные в поддержку наших собственных идей, — но в любом случае разыскиваются — данные, по крайней мере, позволяющие не принимать устоявшуюся историю Калиостро.

См. историю Калиостро в изложении Траубриджа. По словам Траубриджа, опознание Калиостро было подлогом. Парижская полиция нуждалась в козле отпущения в «деле об ожерелье» и потому «опознала» его, чтобы дискредитировать, как уверяет Траубридж. Ни один свидетель его не опознавал. Не было и доказательств, кроме сходства почерка. Было подозрение, основанное на том, что дядю Бальзамо звали Джузеппе Калиостро. Можно предположить, что парижские полицейские, чьи труды были оплачены пожертвованиями парижских докторов, перерывали дела преступников, пока не наткнулись на такого, у кого в семье имелось имя Калиостро, и затем действовали на основании этой находки. Далее было засвидетельствовано, что почерка Бальзамо и Калиостро схожи. Всеобщая уверенность в том, что Калиостро, конечно же, был опознан как Бальзамо, покоится только на этом основании. В феврале 1928 года нью-йоркские газеты рассказывали о графологе, который отказывался определять почерка согласно желаниям заказчика. Во всех других случаях, о каких мне приходилось читать, всякий мог получить именно то определение почерка, за которое он заплатил. Если в каком-либо суде какой-либо страны какое-либо научное заключение оказывается для кого-то неудобным — это только потому, что он поскупился купить двух экспертов.

Калиостро появился — и ничего более определенного сказать о его происхождении невозможно. Он возвысился и властвовал, как какой-нибудь европеец, перенесенный на острова Южных морей и пользующийся своим превосходством к своей выгоде. Его облаивали мудрецы-медики, так же как они облаивали Месмера и как ныне стали бы облаивать всякого, к кому потоком стекаются деньги пациентов. Их ли стараниями или по стандартному завершению всех таинственных историй нас уверяют, что Калиостро был самозванцем, чья биография полностью известна и не содержит ничего таинственного.

Рассказывают, что в том, где дело не касалось женщин, от которых, понятно, никогда не приходится ждать ничего хорошего, Калиостро был далеко не глуп. При этом нас уверяют, что, будучи опознан как итальянский преступник, он отправился в Италию.

Существуют две версии исчезновения Калиостро. Одна — всего лишь слухи: что его видели в Аксле-Бэн, что его видели в Турине. Другая гласит, что он отправился в Рим, где, как Жозеф Бальзамо, был заключен в тюрьму. Несколькими годами позже, когда наполеоновские войска стояли в Риме, кто-то отправился в тюрьму на розыски. Калиостро там не было. Возможно, он умер.

Вот самая короткая из известных мне историй. «St. Louis Globe Democrat» (2 ноября 1886 года) — девочка вышла из дома и пошла к колодцу.

Впрочем, если не считать подробностей и комментариев, я знаю множество происшествий, о которых больше ничего определенного и не скажешь.

Если подумать, я могу рассказать историю еще короче.

Он обошел лошадей.

25 ноября 1809 года Бенджамин Батхерст, возвращавшийся из Вены, где он представлял британское правительство при дворе императора Франциска, находился в маленьком немецком городке Перлеберг. В присутствии своего лакея и секретаря он осматривал лошадей, которым предстояло везти его карету на дальнейшем пути к Англии. На глазах очевидцев он обошел лошадей с дальней от них стороны. Он исчез. Подробности см. в «Cornhill Magazine» (55-279).

Я не стану много говорить об исчезновении Бенджамина Батхерста, потому что подробности происшествия легко доступны, однако достопочтенная Сабина Бэринг-Гулд в «Historic Oddities» отмечает обстоятельство, которое не встречается в других прочитанных мной описаниях. А именно, что 23 января 1810 года в гамбургской газете появилась статья, уверяющая, что Батхерст здоров и благополучен, друзья получили от него письмо. Размышляя над происхождением заметки и причиной ее публикации, Бэринг-Гулд спрашивает: «Не имела ли она целью заставить власти отказаться от поисков?» Я бы выразился иначе: не была ли она глушилкой для тайны? Некоторые авторы считают, что Батхерст был похищен по политическим причинам по наущению Наполеона Бонапарта. Если и так, Бонапарт не поленился это опровергнуть.

В «Literary Digest» (46-922) отмечено, что, согласно отчетам лондонской полиции, в 1907–1913 годах таинственно исчезло 46 922 человека, и в 3260 случаях о них ничего не удалось узнать. Под впечатлением от 167 212 случаев обыденных разгадок можно забыть об остатке в 3260. Но кое-кто из нас, уже чему-то научившихся, по крайней мере временно, на опыте с приконченными тайнами, усомнится, были ли эти 167 212 случаев так уж удовлетворительно объяснены, если не сравнивать их со случаями, объясненными вовсе неудовлетворительно. Если кому-то требуется повторно вступить в брак или получить страховку, полдюжины заинтересованных лиц могут «опознать» тело, найденное в реке или сброшенное в море. Они уладят между собой, кому получить деньги или заново жениться. Понятное дело, где Купидон, там и стрелы страсти, и от обоих недалеко до морга. Считать ли наши геологические, астрономические и биологические понятия окончательными или нет, но о себе мы знаем очень мало. Кое-кто из нас не способен отличить собственного мужа или жену от чужого мужа или жены. Около 1920 года в городе Нью-Йорке, к некой женщине, чей муж находился в психиатрической лечебнице, пришел человек, который ласково поздоровался с ней и назвался ее мужем. Она приняла его с радостью и любовью. Некоторое время спустя она узнала, что ее муж все еще в лечебнице. Это ее рассердило, и она добилась ареста второго мужчины. Циник может найти тому несколько объяснений. У меня имеются сведения о другом случае. Некий мужчина доказывал жене моряка, что он — ее муж «Убирайся! — сказала женщина. — Ты слишком темнокож для моего мужа!» «А, — объяснил тот, — я болел желтой лихорадкой». И она поверила объяснению, но что-то пошло не так, и дело попало в суд.

Вследствие текучести и переменчивости всего сущего я объединяю все суждения по всем вопросам — пустяковым и научным, которым придается первостепенное значение, — с этой историей сомневающейся женщины. Если муж или факт Держится твердо, уму, если он воздерживается от колебаний, можно приказать его принять.