Дэвид Рол - Утраченный Завет

Две колоссальные статуи, обнаруженные в Карнаке и изображающие Эхнатона (слева) и Нефертити (справа) в «гротескной» форме, типичной для начального периода правления этого царя (Каирский музей).

И разумеется, в Новой Хронологии Эхнатон больше не считается первым великим монотеистом в истории. Этот титул по праву возвращается к египетскому принцу из более ранней эпохи, встретившему своего бога на вершине горы в пустошах Синая.

Новости о мятеже Лавайи достигли египетского посланника Аддайи, остановившегося в южном прибрежном порте Газа, и он в свою очередь доложил о стычках между филистимлянами и израильтянами фараону Эхнатону в Амарне. Фараон отправил Лавайе послание, где предупреждал, что не потерпит подобных действий. Примечательный ответ царя Израиля сохранился в архиве табличек, обнаруженных на руинах «дома писем фараона» в Амарне, и его содержание заслуживает внимания.

Не опускаясь до обычного подхалимства, характерного для вассалов Египта, Лавайя отвечает с достоинством, подобающим его положению. Независимо от того, что городские правители на равнине говорили Аддайе, он всего лишь возвращал собственные города (Гива и Михмас), отнятые у него силой. Более того, когда филистимляне захватили его родной город, они также присвоили семейную святыню (Гивеаф-Элоим), где находились стоячие камни и алтарь Яхве. В конце концов, он всего лишь осуществлял свои законные права, как глава племенной конфедерации. В середине своей защитной тирады Лавайя высказывает не слишком завуалированную угрозу в адрес Эхнатона в виде доброй старой притчи в библейском стиле и предупреждает его, что каким бы малым и незначительным ни казался его народ, он может доставить неприятности могучему Египту и его союзникам, если его будут провоцировать на это.

«Город (Гива) был захвачен на войне. После того, как я поклялся хранить мир, — а когда я принес клятву, (египетский) правитель поклялся вместе со мной, — город вместе с моим Богом был захвачен. Теперь же меня поносят перед царем, моим повелителем! Но если придавить муравья, разве он не воспротивится этому и не укусит руку человека, придавившего его? Как я мог забыть тот день, когда два моих города (Гива и Михмас) были захвачены? Я заключил в темницу людей, захвативших город и моего Бога. Они осквернили память моего отца, и я буду держать их (как заложников)» [ЕА 252].

Нам неизвестно, как Эхнатон отреагировал на такой ответ. Какова бы ни была его реакция, она не воплотилась в военных действиях, и Лавайя продолжал свою экспансионистскую политику, чтобы закрепить за собой все территории племенных владений, составлявшие его царство. Новый царь Израиля играл в хитроумную политическую игру, признаваясь в верности фараону и заплатив дань египетскому наместнику в Газе, чтобы сгладить взаимоотношения с Египтом. В то же время он отдал старый город Сихем и окрестные земли наемникам-хабиру, сражавшимся на его стороне против филистимлян. Это сильно обеспокоило сераним, усмотревших в этом маневре военную угрозу городам долины Изреель к северу от территории Сихема. Через несколько лет Абди-Хеба, царь Иерусалима, написал Эхнатону об усиливающейся угрозе, исходившей от хабиру, обитавших на возвышенностях. В этом письме [ЕА 289] правитель Иерусалима возвращается к тому времени, когда Лавайя уступил территорию своим наемникам-хабиру, что, в свою очередь, было началом всех неприятностей для фараона.

Письмо из архива эль-Амарны № 252 (ЕА 252), написанное Лавайей Эхнатону танский музей).

«Будем ли мы вести себя, как Лавайя, когда он отдал землю Сихема своим хабиру?» [ЕА 289].

Власть Египта над регионом, осуществляемая через «полицейские силы филистимлян», начала ослабевать, и нерешительность Эхнатона вскоре привела к полному хаосу на северных окраинах империи.

Лавайя воспользовался моментом и напал на амаликитян, живших на хребте Кармил и в холмах Самарии к северу от Сихема. Военная кампания против этого северного анклава амаликитян была особенно кровавой. С благословения Самуила царь Израиля уничтожал шатровые поселения старинных врагов, не щадя никого, кроме правителя Агага, которого он взял пленником вместе с стадами скота. Это вызвало сильное неудовольствие пророка Яхве, который, несмотря на свой преклонный возраст, схватил меч Лавайи и порубил Агага на части. За совершенный «грех» Самуил проклял Лавайю и объявил, что его потомки никогда не будут править Израилем. Вскоре после этого он покинул Лавайю и больше никогда не видел его.

Ближе к концу первого года царствования Лавайи (1012 г. до н. э.) молодой человек из семьи Иессея из Ефрафы (Вифлеем) появился при царском дворе в Гиве. Хотя младший сын Иессея по имени Елханан [122] Елханан: «Эль благоволит»; см. также 2-я Царств, 21:19. был простым пастухом, он умел играть на лире. Его приятная музыка успокаивала потревоженный дух Лавайи, подверженного приступам мрачности. Вскоре молодой музыкант стал одним из фаворитов царя при новом дворе. Мы знаем Елханана как библейского Давида — этот титул был дан ему Акишем, филистимским правителем Гефа и его телохранителем-хурритом, когда молодой воин Израиля воцарился в Хевроне после смерти Саула.

Теперь филистимляне от лица фараона предприняли меры для того, чтобы пресечь территориальные амбиции израильтян. Крупная армия коалиционных сил собралась в Сокхофе на племенную территорию Иуды. Лавайя собрал свои войска и вышел им навстречу. Обе армии заняли позиции на возвышенности, разделенные долиной, и был брошен вызов на поединок между лучшими бойцами с каждой стороны. Это вполне соответствовало индоевропейским военным обычаям бронзового века — ведь филистимляне происходили из той части света, которая дала нам «Илиаду» с ее смертельными поединками между могучими героями.

Из рядов филистимской пехоты вышел воин огромного роста, закованный в бронзовые доспехи и исполненный уверенности в себе. Единоборцем от лица городов-государств был воин по имени Гулату (библейский Голиаф), который многократно доказал свою доблесть, сражаясь на службе у Шувардаты, серана города Геф.

«Медный шлем на голове его; и одет он был в чешуйчатую броню, и вес брони его — пять тысяч сиклей меди. Медные наколенники на ногах его, и медный щит за плечами его, и древко копья его как навой у ткачей, а самое копье его в шестьсот сиклей железа» [1-я Царств, 17: 5–7].