Геомар Куликов - Юрьев день

Заорал вдруг Филька на Треньку:

— Чего стоишь, рот разинул?! Бери лопату да живо! Плети захотел? Враз угощу!

Кинулся Тренька за лопатой, споткнулся о жердь, занесённую снегом, полетел на землю. Губу о мёрзлую кочку раскровянил. Носом шмыгнул, а заплакать не успел. Филька сзади поперёк спины плетью:

— Я те покажу, как работать надо!

Вскочил Тренька поспешно. Слизнул с губы языком солёную кровь.

«Эва, какая она, барская милость», — горестно подумал. И обеими руками за тяжёлую лопату: собачье жильё от снега и грязи чистить.

Полгода прошло.

Переменилась Тренькина жизнь против прежней начисто.

Встаёт теперь Тренька затемно. Не сам, понятно, просыпается. Будит его старший псарь Митрошка по прозвищу Овечий хвост. И не нежится, как бывало в родной избе, Тренька. Мигом вскакивает. Потому что, толкнув его в бок, добавляет Митрошка:

— Вставай! Того гляди, Филька пожалует.

Едва успевает Тренька обернуться, слышится сердитый Филькин голос:

— Эй, кто там! Аль поумирали все?

Всех-то работников на псарном дворе: он, Тренька, да Митрошка.

Прежде был ещё один холоп. Однако, едва Треньку псарём сделали, того холопа по господскому повелению приказчик Трофим отослал на конюшню.

Беден Рытов людьми, потому и поставлен Тренька вместо взрослого мужика. А разве может он со взрослым мужиком равняться силёнкой?

А Филька знать ничего не хочет. Чуть чего, кричит:

— Мне, что ли, за лопату да метлу браться?

И — плетью.

Из кожи лезет Тренька, чтобы получше исполнить работу. А на Фильку всё одно не угодишь.

В тот день, о котором речь, злым явился Филька. Отчего — неведомо.

Может, от отца попало или ещё какая тому причина. Только зыркает Филька по сторонам, ищет, к чему бы придраться. А нешто мудрено на рытовской псарне найти огрехи? В запустении двор, как и всё рытовское хозяйство. Конуры собачьи ветхие, щелястые. В них — грязь, которую Тренька с дряхлым Митрошкой никак не поспевают убирать.

Орёт Филька, грозит плетью:

— Дармоеды! Пороть вас на конюшне каждый день следует! Собак, коим цены нет, губите!

Верно. Хороши борзые у Рытова. Более всего — одной ветви со Смердом и Урваном. Слышал Тренька, откуда они взялись. Пограбили однажды царские слуги вотчину не угодившего царю боярина. Кто чем попользовался, а Тренькин хозяин нынешний, — боярскими псами, дорогими и редкими.

Только что Тренька может поделать?

У богатого князя, не считая ловчего, борзятника старшего и иной обслуги, чуть не к каждой собаке свой человек приставлен. А у Рытова на три десятка — два работника: старый да малый.

— Кому вчера велено было конуру поправить, а? — подступается Филька к Треньке. И что есть силы псарёнка по ногам ремённой плетью хлесть! Учёный, Тренька. Замотаны у него ноги толстыми онучами-портянками. А всё одно больно. И главное — обидно. Минуты лишней вчера не посидел, крутился, ровно белка в колесе. Однако знает Тренька: оправдываться перед Филькой хуже будет. Валится на землю перед молодым барином, дабы того кротостью и послушанием утихомирить.

— Оплошал, государь-батюшка. Виноват!

Впереди день целый, забот пропасть, потому, оходив ещё раз Треньку плетью, орёт Филька:

— Подымайся, холоп ленивый!

Встаёт Тренька, с опаской косясь на плеть. Первая, хоть и не последняя на сегодняшний день, гроза миновала.

Приказывает рытовский старший сын:

— В амбар, живо! — и шагает первым, помахивая плёткой.

В амбаре отмерил под бдительным Филькиным оком приказчик Трофим дневное собачье пропитание: овсянки малый куль, конины кусок, с душком явственным.

Обратно пошли. Впереди — Митрошка, за ним — Тренька, позади всех Филька.

Оно б сподручнее было с вечера всё получить, а то и вовсе собачью еду хранить на псарном дворе. Да впроголодь держит свою челядь Рытов.

И боится, что позарятся Митрошка и Тренька на собачий корм. Потому велит овсянку и, когда есть, мясо выдавать по утрам.

Фильке такое отцовское повеление в тягость: поспать вволю нельзя.

Вот и вымещает своё недовольство на Митрошке с Тренькой.

Стали на псарном дворе овсянку запаривать, кипятком заливать, что тут поделаешь — глаз не сводит Филька с котла.

А есть Треньке охота — спасу нет!

Иной раз устраивает себе Филька потеху. Милостиво дозволяет псарям полакомиться собачьей пищей. За живот от смеха хватается, глядя, как Митрошка с Тренькой на коленях перед корытом от борзых али от гончих отпихиваются локтями, норовя увернуться от морд их оскаленных.

Однако не всегда так. Вот и сегодня. Сунулся было Тренька к собачьему корыту, Филька его поперёк спины плетью:

— Куда полез!

Захныкал Тренька:

— Пошто больно дерёшься? Сказал бы — нельзя…

— Сам не знаешь?

Жадно навалились собаки на вкусную распаренную овсянку с мясом.

Митрошка и Тренька рядом стоят, слюни глотают. А Филька поодаль прохаживается, плёткой помахивает. Глядит, чтобы псари собачьей еды не трогали.

Дочиста вылизали собаки корыто, мыть не надо.

Треньке бы вместе с Митрошкой в людскую идти. Тоже чем ни то позавтракать. Но с порога окликает приказчик Трофим:

— Эй, малый! Беги к тятьке да скажи, чтобы Митька тотчас сюда шёл. Барин вчерась сам отпустил, а ноне требует.

Такому неожиданному поручению рад Тренька. Редко он теперь бывает подле мамки с тятькой.

Филька недовольно хмурится.

— Живей обратно, — приказывает. — Работу я, что ли, за тебя делать буду? И берегись, коли задержишься!

Что было духу припустился Тренька по знакомой дороге. Очень непохожа она на ту, что вела к родной Тренькиной деревеньке. Здесь куда ни поглядишь, холмы горбатые, да речки. А ещё — камни. Отродясь Тренька не видал столько их, больших и малых. Иной в два, а то и в три человечьих роста. Гора целая! И на полях камни. Мешают землю пахать и боронить. Диву даётся Тренька: откуда они только набрались на земле здешней?

Споро бежит Тренька: голод подгоняет.

А подле недостроенной за зиму избёнки, к которой он торопится, собрались мужики: дед Тренькин, отец, дядька Никола да ещё трое крестьян рытовских. Митька тут же.

День воскресный, отдохнуть бы надо, а в поле запряжённая в соху лошадёнка стоит. Та самая, что дана была осенью.

Отец Треньки сокрушённо руками разводит:

— Земля в запустении, почитай, лет пять лежала. Нешто её легко теперь поднять и засеять? Да и лошадёнка одна на два двора.

Дядька Никола согласно головой кивает: его поле лошади дожидается.

Крестьянин, мужик чёрный, угрюмый, пророчествует:

— По осени урожай, трудом тяжким полученный, в рытовские амбары повезёшь. А зимой к нему же за своим хлебушком на поклон явишься. И даст он не взаймы просто, а заставит более отдать, чем взято. Да ещё на барских покосах лишку отработать.