Андрей Никитин - Исследования и статьи

Дошедшие до нас памятники древнерусской письменности мало способствуют прояснению этих вопросов, так что приходится надеяться на археологов и реставраторов, в руках которых может оказаться схожий материал, позволяющий уточнить или пересмотреть предлагаемое прочтение. Точно так же остается гадать о событиях, которые привели к этой сделке, и о задействованных в ней лицах.

И всё же можно утверждать, что купчая на «землю Бояна», даже на этой стадии ее исследования, предстает исключительной важности документом для истории киевской Руси второй половины XI века. Во-первых, это древнейший известный нам земельный акт, дошедший в «противне» своего времени, который знакомит с процедурой сделки, ее оформлением, участием представителей сторон и привлечением в качестве свидетелей духовных лиц, причем количество последних — 9 человек во главе с благочинным Якимом — отличается от установлений византийской «Эклоги» [43] Семенченко Г. В. Византийское право и оформление русских завещаний XIV–XV вв. // ВВ, т. 46, М., 1986, с. 166. , но соответствует рекомендациям «Закона Судного людем» [44] Ср. главу «О послухах» в издании: Закон Судный людем краткой редакции. М., 1961, с.35, 41, 49, 59 и сл. , что особенно интересно в связи с признанным юго-славянским (болгарским) происхождением последнего.

Во-вторых, купчая знакомит нас с именами попов софийского клира 80–90-х годов XI века, с духовниками великокняжеских семей этого времени и с фактом исполнения ими весьма щекотливых посреднических функций в такого рода сделках, где, скорее всего, была замешана и политика. В-третьих, документ сообщает нам о проживании в Киеве на положении независимых землевладельцев и в окружении своего двора потомков болгарских царей, одним из которых был, по-видимому, Боян, чья семья вынуждена была уступить свое наследственное владение жене великого киевского князя.

Наконец, и это особенно интересно, наличие в Киеве XI века «князя Бояна» с его болгарским окружением в какой-то степени решает загадку, с одной стороны, появления в это именно время книжных феноменов эпохи царя Симеона, а, с другой, — присутствия в тексте «Слова о полку Игореве» пласта «дунайских реминисценций», заключенных в фрагментах поэтического наследия Бояна, о чем писали многие исследователи древнерусской поэмы. В этом плане особенный интерес вызывают наблюдения Н. М. Дылевского над орфографией и грамматикой Мусин-Пушкинского списка «Слова…», в котором он неизменно отмечал «строгую выдержанность системы средств болгаризированной орфографии», что, по его мнению, является безусловным доказательством «в пользу натуральности (т. е. изначальности в тексте. — А. Н. ) этой системы» [45] Дылевский Н. М. Лексические и грамматические свидетельства подлинности «Слова о полку Игореве» по старым и новым данным. // Слово о полку Игореве — памятник XII века. М.-Л., 1962, с. 218. .

О половцах упоминают все учебники русской истории, как о чем-то само собою разумеющемся и известном. Их можно встретить на страницах исторических романов и на сцене оперных театров. И всегда оказывается, что половцы — исчадия ада, злейшие враги Руси, коварные и алчные, косоглазые и меднолицые… Но так ли это? Не оказались ли мы в плену искусственных концепций, не поняв летописцев или поздних редакторов летописных сводов, смотревших на степных соседей сквозь призму уже новых, русско-монгольских отношений?

История половцев для непредвзятого исследователя полна парадоксов. Почти два века они жили бок о бок с древней Русью, иногда даже среди русских. Вместе с русскими воинами они участвовали в княжеских усобицах, ходили в помощь русским князьям на Венгрию, Польшу, Волжскую Булгарию, выдавали за них своих дочерей; вместе с русскими дружинами встали против монголов и — бежали, разбитые, чтобы потом снова возникнуть на исторической арене Восточной Европы сначала под именем кипчаков, а после насильственной исламизации в XV в. — в качестве казанских, астраханских и крымских «татар».

Сейчас наступило время, когда можно попытаться взглянуть на наших древних соседей новыми глазами. Сделать это достаточно трудно, как по причине установившейся тенденциозности, так и по крайней скудости материала, в первую очередь письменных известий об этом неуловимом народе, то появлявшемся, то исчезавшем за степным горизонтом. Но главная сложность заключается в другом: то явление, которое отмечено в русских летописях этнонимом «половцы», на самом деле представляло собой сложный и весьма пестрый конгломерат степных народов, у каждого из которых был свой язык, свой антропологический и бытовой облик, свои верования и обряды, свои традиции быта. Появившись в южно-русских степях, собственно половцы, куманы, представленные разными родовыми объединениями, судя по всему, тоже весьма отличными друг от друга вряд ли могли сильно повлиять на быт прежних обитателей степей, взимая с них дань, облагая повинностями и привлекая для участия в своих походах. Отсюда и такой разнобой в описании верований и облика куманов/кипчаков, который исследователь обнаруживает у средневековых путешественников XIV–XV вв.

В этом плане характерно свидетельство Гильома де Рубрука оставившего описание самых разных обрядов погребения у современных ему обитателей Степи, причисленных им огульно к половцам, на которое обычно ссылаются современные исследователи, когда говорят о верованиях и религии половцев:

«Команы насыпают большой холм над усопшим и воздвигают ему статую, обращенную лицом к востоку и держащую у себя в руке перед пупком чашу. Они строят также для богачей пирамиды, то есть остроконечные домики, и кое-где я видел большие башни из кирпичей, кое-где каменные дома, хотя камней там и не находится. Я видел одного недавно умершего, около которого они повесили на высоких жердях 16 шкур лошадей, по четыре с каждой стороны мира; и они поставили перед ним для питья кумыс, для еды мясо, хотя и говорили про него, что он был окрещен. Я видел другие погребения в направлении к востоку, именно большие площади, вымощенные камнями, одни круглые, другие четырехугольные, и затем четыре длинных камня, воздвигнутых с четырех сторон мира по ею сторону площади» [47] Гильом де Рубрук. Путешествие в восточные страны. // Путешествия в восточные страны Плано Карпини и Рубрука. М., 1957, с. 102–103. .

Рубрук не был этнографом, но его описание свидетельствует, что речь идет о погребальных обрядах разных этнических групп, объединяемых общим термином куманы/кыпчаки, однако в большей своей части им не тождественных. Последнее надо иметь ввиду, поскольку всё, что будет сказано далее, относится к тем половцам, с которыми вступали в родственные контакты русские князья XI–XII вв., в первую очередь, к половцам подонским, во главе которых находились потомки Шарукана, т. е. «желтого» или «золотого хана» [48] Менгес К. Г. Восточные элементы в «Слове о полку Игореве». Л., 1979, с. 171–174; Баскаков Н. А. Тюркская лексика в «Слове о полку Игореве». М., 1985, с. 147–149. . Наряду с потомками хана Асеня, возглавлявшими половцев подунайских, они резко выделяются из массы остальных половецких родов как по знатности, так, похоже, и по своему физическому облику и религиозным воззрениям. Основанием подобного выделения может служить и тот факт, что все русско-половецкие княжеские браки (как и половецко-грузинский брак Давида IV Строителя) связаны почти исключительно с Шаруканидами, тогда как на долю Асеновичей выпало создание Второго Болгарского царства, а дочь одного из них, Калояна, стала в 1207 г. женою Генриха, короля эфемерной Латинской империи [49] Робер де Клари. Завоевание Константинополя. М., 1986, с. 79 и 158; И. Божилов датирует это событие 1211 г. ( Божилов И. Асеновци (1186–1460). Генеалогия и просопография. София, 1985, с. 72, 93–94). . Итак, что же мы знаем о них? [50]