В.Г. Макаров - Генералы и офицеры вермахта рассказывают.

Количество слушателей уменьшилось. Отсутствовали два адъютанта, полковник фон Белов и майор Иоганнмеер. Говорили, что их послали из Берлина с важными документами. Как и каким путем они покинули Берлин мне не удалось узнать. Видел ли я в последней группе группенфюрера Фегелейна 28 или 29 апреля, я не могу сказать со всей определенностью. О его расстреле по приказу Гитлера мне стало известно только через несколько месяцев в Москве.

На этот раз, в виду того, что в войсках заметно ощущался недостаток боеприпасов, и снабжение города с воздуха не было достаточным, для меня не составляло трудности перейти к предложению о прорыве. Кребс занял положительную позицию по этому вопросу.

Гитлер долго раздумывал, затем усталым, безнадежным голосом сказал: «Чем может помочь этот прорыв? Нужно ли мне скитаться где-нибудь по окрестностям, и ждать своего конца в крестьянском доме или в другом месте. Уж лучше в таком случае, я останусь здесь».

Теперь было все понятно. Речь шла о своей личности, о своем «Я». В таком же духе были замечания Геббельса: «Конечно, мой фюрер, совершенно верно!»

Я ожидал всего, но только не такого объяснения. Во имя того, чтобы иметь возможность как можно дольше отсидеться в безопасности в бомбоубежище, многие тысячи людей с обеих сторон должны были приносить жертвы на фронте в этой преступной борьбе.

Я покинул Имперскую канцелярию в озлобленном настроении. Быстрыми шагами драма приближалась к своему концу. Снабжение с воздуха в ночь с 28 на 29 апреля не принесло почти никаких результатов: было подвезено всего лишь 6 тонн боеприпасов, среди них 8—10 фаустпатронов, 15—20 зарядов для артиллерии и небольшое количество медикаментов.

Войска все настоятельнее требовали подвоза боеприпасов. Связь с отдельными участками обороны могла быть осуществлена только с помощью офицеров-ординарцев, которые должны были передвигаться пешком, так как ехать на машинах по Берлину не представлялось никакой возможности.

Мы со своим командным пунктом находились на главной оборонительной линии. Напротив нас, на другой стороне канала Ландвера находился противник. Здание рейхстага было потеряно. На Потсдамской площади сосредоточились неприятельские пулеметы.

Пробегая под обстрелом пулеметов и гранатометов, я весь в грязи добрался до Имперской канцелярии. Было уже 22 часа 29-го апреля. Жизнь в подземном бомбоубежище была похожа на командный пункт на фронте. У собравшихся в кабинете для обсуждения положения настроение было подавленное. Гитлер, осунувшийся еще больше, чем до сих пор, тупо глядел на лежавшую перед ним оперативную карту.

Я, высказав известное положение о том, что даже самый храбрый солдат не может сражаться без боеприпасов, просил настойчиво, насколько это было возможно, чтобы Гитлер разрешил начать прорыв. Свое выступление я закончил словами: «Прорыв удастся, если нам навстречу пойдет ударная группа».

С горькой иронией в голосе Гитлер заявил: «Посмотрите на мою оперативную карту. Все здесь нанесено не на основании сведений собственного Верховного командования, а на основании сообщений иностранных передатчиков. Никто нам ничего не сообщает. Я могу приказывать что угодно, но ни один приказ мой больше не выполняется».

Кребс оказывал мне поддержку в моих стараниях получить разрешение на прорыв, однако, в очень осторожной форме. Наконец было принято решение. При дальнейшем отсутствии снабжения с воздуха, войска могут прорываться мелкими группами. Однако с условием, что все эти группы должны все же продолжать и дальше борьбу, где только представится возможным. О капитуляции не может быть и речи.

Если я не мог добиться у Гитлера прекращения бесполезного кровопролития, то все же мне удалось склонить его на прекращение сопротивления в Берлине.

О местонахождении Гитлера во время этого прорыва не было сказано ни слова. Я подумал об этом, только придя на свой командный пункт. Однако забота о его личности не входила в мои обязанности.

На 10 часов 30 апреля в Бандлерблок по моему приказанию были созваны все командиры участков, чтобы им разъяснить, что значит «мелкие группы» и установить время прорыва. В виду того, что в ночь с 29 на 30 апреля почти совершенно прекратилось снабжение с воздуха, я назначил время прорыва на 22 часа 30 апреля.

Командиры согласились с моей точкой зрения, что воинские части, которыми они командуют, должны оставаться в их подчинении. Мы договорились, что в понятие «мелкие группы» должны входить те группы, которые находились в руках командиров. Это противоречило приказу Гитлера. Однако переговорить с Кребсом не имелось никакой возможности. С раннего утра вся телефонная связь была нарушена.

Около 13 часов командиры разошлись. У них появилось моральное облегчение в связи с тем, что не надо было вести бесперспективные бои в Берлине. Будущее им казалось уж не таким мрачным.

Я намеревался после обеда явиться в Имперскую канцелярию. В 15 часов ко мне прибыл оттуда штурмбанфюрер (фамилии не помню). Он имел задание передать мне лично письмо Гитлера. Моментально у меня пронеслась мысль, что я буду привлечен к ответственности за нарушение приказа фюрера в отношении определения «мелкие группы». Мои недоверчивые офицеры пропустили ко мне штурмбанфюрера без сопровождавших его людей только после того, как отобрали у него оружие.

Я открыл письмо полный напряжения. Оно было датировано 30 апреля 1945 года. Гитлер еще раз повторял в нем то, что было сказано на последнем совещании, а именно: «При дальнейшем отсутствии снабжения с воздуха разрешается прорыв мелкими группами. Эти группы должны продолжать сражаться, где будет иметься возможность. Решительно отвергать всякую капитуляцию». Письмо было подписано карандашом.

Около 17 часов я собирался пойти в Имперскую канцелярию, как снова появился штурмбанфюрер. Его провели ко мне, и он передал записку со следующим содержанием: «Генерал Вейдлинг должен немедленно явиться в имперскую канцелярию к Кребсу. Все мероприятия, предусмотренные на вечер 30 апреля, должны быть отложены». Внизу было написано — «штурмбанфюрер и адъютант». Подпись была неразборчива. От штурмбанфюрера я узнал, что подписал эту записку адъютант бригадефюрера Монке. Монке являлся командиром участка в правительственном квартале, и подчинялся непосредственно Гитлеру.

Я оказался снова перед трудным решением. Правильно ли все это? Не является ли этот приказ уловкой фанатических людей, которые намереваются сражаться в Берлине до последнего патрона? Или произошло какое-то событие, которое дало повод судить совершенно иначе о положении? Ведь если я задержусь еще на один вечер, то тогда останется только одна возможность — капитуляция. Учитывая все это, я решил выполнить это распоряжение и направиться в Имперскую канцелярию.