Федор Успенский - История Византийской Империи. Том 3

С половины IX в. история Византии получает несколько более определенный характер в смысле достижения прямо стоявших перед империей политических и культурных задач как на востоке, так в особенности на северо-западе. Хотя по смерти Феофила в 842 г. еще целых 25 лет падает на царствование его сына и царицы Феодоры, но вслед за восстановлением иконопочитания начинается, собственно, уже новый период истории Византии, несмотря на то что продолжается старая династия. В последний период иконоборческой эпохи народились и подготовились новые люди с новыми задачами, которые придали совершенно особый характер истории второй половины IX в. Как произошел перелом и как объяснить появление людей с большой инициативой и с творческим духом среди того общества, которое казалось погрузившимся в беспробудную спячку и погрязшим в невежестве и суевериях, это остается не поддающеюся разрешению проблемой. Во всяком случае утверждение, что с вступлением Македонской династии в 867 г. открывается новый и блестящий период подъема империи, было бы так же несправедливо, как и мысль об абсолютном падении образования и духовного развития в предыдущий период. Хотя при изложении истории второй половины IX в. историк может с полным основанием применить к себе слова поэта «In nova fert animus mutates dicere formas corpora» [1] [1] Ныне хочу рассказать про тела, превращенные в формы / Новые (Овидий. Метаморфозы. I, 1. Пер. С. В. Шервинского). (Ред.) , но ему также обязательно считаться с реальными и конкретными фактами и поставить читателя в такое положение, чтобы для него открылась перспектива с видом на новые государственные тела и на измененные политические и религиозные формы. Трудно указать в истории эпоху, столь богатую новыми образованиями, как именно время, которое нас теперь занимает. Новые этнографические и культурные начала, с которыми мы знакомимся в этот период, не были никем предвидены и своевременно оценены, но заключались, как в зерне, в предыдущем историческом движении. Читатель может догадаться, что мы разумеем здесь, с одной стороны, основание Русского государства, с другой — миссионерскую деятельность между славянами братьев Кирилла и Мефодия и изобретение славянской азбуки. Как явления, которые служат характеристикой периода и дают своеобразный отпечаток самым крупным событиям эпохи, указанные факты заслуживают всестороннего и внимательного изучения в истории Византии.

В начальной русской летописи записано под 6360 г., соответствующим 852 г., следующее любопытное сопоставление, которое свидетельствует, что наш древний лето-писатель занят был в свое время той же задачей, которая выступает и перед нами: соотношением между византийской и русской историей. На основании не дошедших до нас данных он написал:

«Наченшу Михаилу царствовати, почася прозывати Русская земля. О сем бо уведахом, яко при сем цари приходиша русь на Царьгород, яко же пишется в летописании гречестем. Тем же отселе почнем и числа положим».

Варианты к этому месту дают, между прочим, выражение «якоже сказают», которое следует отличать от параллельного «якоже пишется». Первое указывает на источник сведений хотя бы и письменный, но не летописный; второе непременно предполагает заимствование из летописи; последнему совершенно соответствует и сообщение «о сем бо уведахом». Достаточно доказана та мысль, что первоначальный летописец собирал свои сведения о Древней Руси и из греческой летописи, и из сказаний, как житья, повести и т. п. Как можно догадываться, отдельные сказания как о лицах, так и о событиях, касающихся древних сношений между Русью и Царьградом, были известны и в Византии, и в Киеве, где жил первоначальный составитель древнего летописного свода. В настоящее время часть подобных сказаний может стать предметом наблюдений и выводов, которыми должна подтверждаться мысль русского летописца о том, что Русь известна была в Византии еще до основания Русского государства и что сношения Руси с Константинополем начались ранее полуисторического похода Аскольда и Дира, о котором летописец нашел уже сведения в византийской летописи. Таким образом, как события из русской истории, имеющие связь с Византией, должны входить в круг дальнейших наших наблюдений, так равно и самый центр тяжести византинизма мало-помалу перемещается с восточных провинций на западные (1). В этом отношении позволим себе нижеследующие объяснения.

Начиная с VIII в., мусульманский элемент должен был поглощать все внимание способнейших государственных людей Византии; самая борьба идей в иконоборческий период имеет начало в том же самом источнике. Хотя эта борьба закончена была победой консервативных идей над либеральными, но в то же время византийский государственный ум уразумел ту истину, что устои государственного существования империи на будущее время должны быть созидаемы не в восточных, а в европейских провинциях.

Как ни много жертвовала империя на организацию военных сил в Азии, но постоянные набеги арабов, как песок пустыни в незащищенной и открытой равнине, постепенно обращали культурные области в необработанные и лишенные населения. По необходимости граница мусульманского и христианского мира все отступала с Востока на Запад. Десятое и первая половина следующего столетия в том и имеют свой блеск и тем выражают подъем византинизма, что победы над мусульманами на суше и на море дали Византии временный успех над арабами в Малой Азии. Но этой временной удачей последние представители Македонской династии не сумели воспользоваться таким образом, чтобы извлечь из нее все те выгоды, которые обеспечили бы империи дальнейшее безбедное существование. Именно в конце XI в. мусульманский мир снова получает перевес над империей, и опять-таки на восточной окраине, где Византия всего менее могла находить опору в таких элементах населения, которые могли бы выдержать борьбу с турецким напором. Так как в способах соглашения жизненных интересов Византии с новым подъемом победоносно распространявшегося мусульманства в лице турок-сельджуков и османов состоял весь смысл внешней политики империи, то понятно, что для нас далеко не безразлично более или менее обстоятельное выяснение подразумеваемой здесь мысли. Вопрос может получить следующую постановку. Если борьба христианской империи на Босфоре с мусульманством уже в занимающую нас эпоху складывалась так неблагоприятно для Византии, что отвлекала все ее внимание и вызывала страшное напряжение сил, то не должны ли были лучшие государственные люди прийти к мысли о том, что не Восток должен составлять главную опору империи, а Запад.