Джек Лондон - Дочь снегов

-- Я рада, что вы пришли,-- начала она.-- Я не могла успокоиться, не увидев вас и не сказав, как мне стыдно за вчерашнее.

-- Ну, ну, совсем не так страшно! -- Они все еще стояли. Он сделал шаг к ней.-- Уверяю вас, я ценю ваше отношение к этому. Теоретически оно заслуживает всякой похвалы, но все же я откровенно должен сказать, что в вашем поведении было много... много такого... такого, против чего можно было бы возразить с точки зрения светских приличий. К сожалению, мы не можем их игнорировать. Но, по моему мнению, вы не сделали чего-либо, чтобы сердиться на себя.

-- Это очень мило с вашей стороны! -- воскликнула она снисходительно.--Но это неправда, и вы сами знаете, что это так. Вы знаете, что вы поступили, как сочли нужным, вы знаете, что я обидела вас, оскорбила вас, вы знаете, что я вела себя, как уличная девчонка, и чувствовали ко мне отвращение...

-- Нет, нет.-- Он поднял руку, как бы для того, чтобы защитить ее от тех ударов, которые она сама себе наносила.

-- Да, да. И у меня есть все основания стыдиться. В свое оправдание я могу сказать только следующее: мне было очень жаль эту женщину, так жаль, что я готова была расплакаться. Тогда появились вы,--и вы знаете, что вы сделали,-- и жалость к ней заставила меня возмутиться вашим поведением -- и я разнервничалась, как никогда. Я думаю, что это была истерика. Во всяком случае, я была вне себя. -- Мы оба были вне себя.

-- Нет, это неправда. Я поступила скверно, но вы были таким же, как сейчас. Но, пожалуйста, садитесь. Вы стоите так, точно ждете новой вспышки, чтобы убежать.

-- Ну, не такая уж вы страшная,-- засмеялся он, поворачивая стул таким образом, чтобы свет падал ей в лицо.

-- А вы не такой уж трус. Впрочем, вчера я, по-видимому, была очень страшная. Я... ведь почти ударила вас. И вы вели себя очень мужественно, когда хлыст взвился над вами. Вы даже не подняли руки, чтобы защитить себя.

-- Я замечаю, что собаки, которых вы бьете, тем не менее лижут вам руки и хотят, чтобы вы их приласкали. -- Значит? -- смело спросила она. -Поживем -- увидим,-- вывернулся он. -- И несмотря на все, вы меня прощаете? -- Я надеюсь, что и вы меня простите. -- Тогда я довольна, хотя вы не сделали ничего такого, за что нужно было бы вас прощать. Вы действовали, .руководствуясь вашими взглядами, а я--своими, и они мне представляются более терпимыми. Теперь я понимаю,-- воскликнула она, радостно хлопая в ладоши.-- Я совсем не сердилась на вас вчера и совсем не обращалась с вами грубо и не оскорбляла вас. Все это относилось не к вам лично. Вы просто представляли собою то общество, которое вызвало мое негодование и гнев, и, как представитель его, вы приняли на себя главный удар. Не так ли?

-- Понимаю. Все это очень умно. Тем самым вы избегаете обвинения в том, что вчера плохо обошлись со мной. Но сегодня вы это повторяете снова, несправедливо делая из меня ограниченного, низкого и презренного человека. Лишь несколько минут назад я сказал вам, что теоретически ваш поступок не заслуживает упрека. Но уж если мы заговорили о светских приличиях, то это не совсем так.

-- Вы не понимаете меня, Вэнс. Послушайте! -- Ее рука легла на его руку, и он с удовлетворением стал слушать.-- Я всегда полагала, что все существующее справедливо. И, хотя я и сожалею, в этом я подчиняюсь мудрости общества, потому что так уж устроен человек. Но это я делаю только в обществе. Вне его я смотрю на эти вещи иначе. И почему бы мне не смотреть на них иначе? Понимаете ли вы меня? Я нахожу, что вы виноваты. Вчера, когда мы встретились у реки, и вы были не согласны со мной. Ваши предрассудки одержали верх, и вы поступили как достойный представитель общества.

-- Стало быть, вы проповедуете две истины? -- сказал он.-- Одну для избранных, другую для толпы? Вы хотите быть демократкой в теории и аристократкой на практике? Во всяком случае все, что вы говорите, звучит в высшей степени лицемерно.

-- Я думаю, что, вероятно, сейчас вы скажете, что все люди родились свободными и равными, с целой кучей природных прав. Вот вы собираетесь взять на работу Дэла Бишопа. Почему же он должен это делать? Как вы можете позволить это? Где тут равенство и свобода?

-- Нет,-- возразил он.-- Мне придется внести некоторые поправки в вопросы равенства и свободы.

-- И если вы их внесете, то вы пропали! -- воскликнула она.--Потому что тогда вы станете придерживаться моих взглядов и увидите, что я уж вовсе не такая лицемерка. Но "е будем углубляться в дебри диалектики. Я хочу знать все. Расскажите мне про эту женщину.

-- Не особенно подходящая тема,-- возразил Корлисс.

-- Но я хочу знать. -- Вряд ли это вам будет полезно. Фрона нетерпеливо топнула ногой и посмотрела на него. -- Она очень, очень красива,-- сказала она.-- Вы не находите?

-- Чертовски красива. -- Да, красива,-- настаивала она. -- Пусть будет так. Но она столь же жестока, зла и

неисправима, сколь прекрасна.

-- Однако, когда я встретила ее на дороге, у нее было мягкое выражение лица, и в глазах стояли слезы. Я думаю, что с женской прозорливостью увидела ту сторону ее характера, которая нам незнакома. Мне это было так ясно, что, когда вы подошли, я была слепа ко всему, что не относилось к ней. О, какая жалость! Какая жалость! Она ведь такая же женщина, как я, и можно не сомневаться, что между нами очень много общего. Она даже декламировала Браунинга!..

-- А на прошлой неделе,-- прервал ее Вэнс,-- она в один присест выиграла у Джека Дорси на тридцать тысяч золотого песка, у Дорси, чья заявка и так уже заложена и перезаложена! На следующее утро его нашли в снегу, и в барабане его револьвера одно гнездо было пусто.

Не ответив, Фрона подошла к канделябру и сунула палец в огонь. Потом протянула его Корлиссу, чтобы он мог видеть опаленную кожу, и сказала, краснея от гнева:

-- Я отвечу иносказательно. Огонь -- прекрасная вещь, но я злоупотребляю им, и я наказана.

-- Вы забываете,-- возразил он,-- что огонь слепо повинуется законам природы, а Люсиль свободна. Она сделала то, что хотела.

-- Не я забываю, а вы. Ведь Дорси тоже был свободен. Но вы сказали "Люсиль". Это ее имя? Я бы хотела узнать ее поближе. Корлисс вздрогнул.

-- Не надо! Мне тяжело, когда вы так говорите. -- Но почему?

--Потому что, потому что... --Ну?

-- Потому что я очень уважаю женщин. Фрона, вы всегда были откровенны, и я тоже буду откровенным с вами. Мне это тяжело, ибо я всегда уважал вас, ибо я не хочу, чтобы к вам приближалось что-либо нечистое. Когда я увидел вас и эту женщину рядом, я... вам не понять, что я почувствовал в тот момент!

-- Нечистое? -- Ее губы сжались, но он этого не заметил. Едва уловимый победный огонек зажегся в ее глазах.

-- Да, .нечистое, скверна,-- повторил он.-- Есть вещи, которые порядочная женщина не должна понимать. Нельзя копаться в грязи и остаться чистым.

-- Это открывает самые широкие возможности.-- Она нервно сжимала и разжимала руки.-- Вы сказали, что ее зовут Люсиль. Вы с ней знакомы. Вы рассказываете мне о ней, и, конечно, вы еще многое скрываете. Одним словом, если нельзя прикоснуться и остаться чистым, то как же обстоит дело с вами? -- Но я...