Ж Лонге - Террористы и охранка

После казни фон Плеве, которая расчистила ему путь к возвращению на службу, Рачковский, конечно, прекрасно был осведомлен о настоящем положении своего выученика в партии социалистов-революционеров. Во время процесса Лопухина один из свидетелей, бывший министр внутренних дел князь Святополк-Мирский, показал, что в 1904 г. непосредственно подчиненный ему Лопухин докладывал ему, что "сотрудник" Азеф вступил в центральный комитет партии с.-р. и что поэтому он предложил бы отказаться в будущем от его услуг. Лопухин находил, что подобное сочетание функций члена центрального комитета и правительственного агента не может быть терпимо в современном государстве и является вопиющим противозаконном. Однако Азеф остался. Рачковский, знавший о нем гораздо больше, обладал, видно, более гибкой совестью и менее наивными взглядами на задачи полицейского сыска. Волнение Лопухина должно было казаться ему смешным, сведения, получаемые им от Азефа, способствовали его быстрому повышению. Все неудачи террористов, как, например, в деле Трепова, великого князя Владимира и др., ставились ему в заслугу. Он вскоре в вознаграждение был назначен директором или заведующим политическим отделом с совершенно независимым, автономным положением и перестал давать отчет в своих действиях не только непосредственному своему начальству, но даже и министрам.

Рачковский завел в Москве своих клевретов. Он там организовал свою специальную агентуру, которая вступила в глухую борьбу с местным настоящим полицейским сатрапом. С каждым неудачным покушением влияние его усиливалось. Помимо чинов и орденов, он из своего исключительного положения извлекал значительные денежные выгоды. Так, за свои "услуги" в подавлении московского вооруженного восстания он получил от благодарного царя подарок в 72 000 рублей. "Боевая организация" была в руках Рачковского вернейшим орудием, которым он умело пользовался для достижения личных, корыстных целей. В департаменте полиции мало кто догадывался о прикосновенности Рачковского к самым темным делам, к самым чудовищным интригам. А между тем этот "величайший мастер сыска", лишенный элементарных чувств совести и чести, никогда не останавливался ни перед какими преступлениями и нередко прибегал к убийству как к средству приобретения иди сохранения власти. Несмотря на то что он согласно официальным заявлениям был якобы после разоблачения Азефа отстранен от департамента полиции, Рачковский продолжал, без сомнения, оказывать влияние на ведение сыска провокации через своих ставленников, вроде ген. Герасимова. Если верить Бурцеву, Рачковский пользовался "высоким правом" адресовать свои доклады лично царю Николаю1. Одно это делало его всемогущим и страшным даже для верхов бюрократии.

Отношения Азефа и Рачковского были отношениями друзей-сообщников. Многолетняя тесная связь исключала "долговечность" революционной "тайны" Азефа, а общность интересов должна была быстро привести их к тайному соглашению.

8. ДВЕ ПОЛИЦИИ

Темные безответственные силы всегда являлись неизбежным порождением самодержавного строя. Власть в таких государствах часто попадает в руки случайных фаворитов придворной своры, отдельных министров-ставленников этой своры, которая произвольно и самолично распоряжается судьбами страны. С другой стороны, в большом современном государстве необходимым орудием деспотизма является бюрократия. Но могущество этой последней, держащей в своих руках весь государственный аппарат, превращает ее в силу ее бесконтрольности в настоящую олигархию.

Русская царская полиция представляла наиболее поучительный пример такого бесконтрольного аппарата. Ей присваивались обширные права, так как правительство на нее возлагало задачи по борьбе со всеми "неблагонадежными" элементами, которые она обязана была обезвреживать и уничтожать. Даже сам А. А. Лопухин, еще в бытность свою директором департамента полиции, представил в совет министров (в 1904 г.) обстоятельный доклад, ярко характеризующий вею русскую полицию.

"К обыскам прибегают, - писал он, - как к средству удостоверения политической благонадежности населения". Все полицейские чиновники, до простых городовых включительно, считают себя вправе производить обыски и очень часто пользуются этим правом. В этом отношении "произвол до такой степени вошел в нравы полиции и административной власти, что само министерство бессильно помешать ему, тем более что оно при этом не может опираться на закон (?)". То же самое относится к арестам, на которые власти смотрели не только как на меры, пресечения, но исправления и которые очень часто производились с целью помещать судебным властям вмешиваться "не в свое дело". Достаточно было агенту сделать соответствующее донесение, чтоб людей арестовали. И часто даже центральная администрация была лишена всякого контроля над действиями местных и низших чинов полиции.

"Ибо, - писал Лопухин, - только жалобы самих арестованных или их родных могут позволить проверить законность полицейских мер". Но такие жалобы приносились чрезвычайно редко, так как в обществе укоренилась уверенность, что все аресты производятся согласно приказаниям департамента полиции. Что же касается административной ссылки, "то она применяется с некоторого времени к студентам за участие в университетских беспорядках, не имеющих никакого политического характера; к рабочим за мирные стачки, преследующие исключительно экономические цели; к крестьянам, которые после бесконечных ссор и столкновений с крупными земле владельцами запахивают землю, предмет их спора; к лицам, виновным в уголовных преступлениях, следствие над которыми сопряжено для полиции с известными затруднениями; наконец, к ней прибегают даже в случаях оскорбления должностных лиц". Конечно, административная ссылка применялась также и к лицам "действительно опасным для государства: но она постигает еще и всех независимо мыслящих и гораздо чаще этих последних, чем первых".

Таким образом, при старом строе полиция, благодаря своей полной безнаказанности и безответственности, становилась мало-помалу независимой силой, действовавшей в своих собственных интересах в такой же степени, в какой она служила интересам абсолютного государства.

Чины полиции под предлогом охраны царского строя принимали участие в подготовлении покушений и заговоров, которые они должны были бы уничтожать в самом корне, но

1 "Я обвиняю". Статья Бурцева в "Humanite".

которые давали им возможность отличаться, получать чины, места и деньги. Дело Азефа явилось только наиболее ярким и чудовищным выражением этой системы, но оно далеко не было единственным, случайным эпизодом. В прошлом мы находим прототип этого дела в неудавшейся попытке Дегаева. За последние двадцать лет (1895-1915) в России разыгрывались в меньшем, конечно, масштабе тысячи маленьких азевиад. В своих записках Бакай приводит десятки типичных разоблачений из практики польской охраны. Другие не менее красноречивые примеры цитировались с думской трибуны во время запроса по делу Азефа. Местные власти по примеру центральных учреждений пользовались широко излюбленным средством борьбы против революционеров - провокацией; нередко им удавалось даже перещеголять Рачковских и Ратаевых.