Юрий Бореев - Краткий курс сталинизма

Через некоторое время пришел краткий ответ, в котором Булгакова просили позвонить товарищу Сталину и сообщался номер телефона. Булгаков позвонил из автомата, так как личного телефона у него не было. Пока Булгакова соединяли со Сталиным, очередь у телефонной будки стала проявлять нетерпение. Когда же Булгаков объяснил, что он разговаривает со Сталиным и просит чуть-чуть подождать, ему стали кричать: «Кончай издеваться! Не ври! Повесь трубку!» Булгаков вынужден был поведать именитому абоненту о ситуации, и ему сказали: идите домой ― вам позвонят.

«Как позвонят, когда у меня нет телефона?» ― поду-мал раздосадованный Булгаков и отправился домой. Вскоре пришли какие-то военные, протянули временную связь и установили телефон, а еще через некоторое время раздался звонок. Неторопливый голос с грузинским акцентом спросил:

— Товарищ Булгаков?.. Вы нам писали?

— Да, товарищ Сталин, писал... Понимаете, меня не печатают... меня не принимают...

— И вы решили уехать... за границу?

— Нет, товарищ Сталин. Я много думал и решил, как бы ни было трудно, я не уеду, даже если мне суждено на родине умереть от голода. Место русского писателя в России.

— Вы... правильно...

Сталин говорил с большими паузами между словами и с еще большими паузами между фразами. Булкакову казалось, что голос исчезает, что его разъединяют. Писатель начиная нервничать и дуть в трубку, пока не понял, что это манера говорить. Через минуту разговора он научился терпеливо ждать следующее слово и следующую фразу вождя:

— Вы... правильно... решили... товарищ... Булгаков... Не следует... писателю... покидать родину...

— Да, я остаюсь. Однако у меня большие трудности. Маня никуда не принимают на работу.

— А вы... попробуйте...

— Пробовал ― не берут.

— А вы... попробуйте обратиться... во МХАТ... Почему бы вам не стать заведующим литературной частью МХАТа?.. Разве это плохая работа?..

— Товарищ Сталин, да меня и в дворники туда не возьмут, не то что в заведующие литературной частью.

— А вы попробуйте... Очень вам советую... попробовать.

— Я попробую, но не уверен в успехе.

— Ничего. Мы вам... немного поможем... в этом деле. Кое-какое влияние у ;нас есть.

— Спасибо, товарищ Сталин.

— Какие еще у вас проблемы?

― Не печатают. Цензура ничего не пропускает.

И тут Сталин, то ли забыв историю, то ли наоборот, подражая известному прецеденту, повторил фразу, сказанную Николаем I Пушкину:

― Я буду вашим цензором. Присылайте мне все ваши произведения.

На этом разговор закончился. Булгакова сразу же приняли во МХАТ заведующим литературной частью. Вскоре он написал пьесу «Кабала святош» и биографический роман о Мольере. В этих произведениях Булгаков пытался смоделировать отношения великого художника с абсолютным монархом. Получалась концепция: абсолютная власть спасает художника от произвола тупой толпы, но мучает его и губит собственным произволом. Такова диалектика власти и искусства. Для защиты от черни художник нуждается в покровительстве монарха и одновременно страдает и в конце концов гибнет от его своеволия. Этими произведениями Булгаков искренне пытался примириться с диктатурой Сталина, осознать его как самодержца, найти свое место в системе абсолютной власти и выстроить с ней терпимые для творчества взаимоотношения.

Однако Сталин не одобрил эти произведения, они вызывали ненужные ассоциации и сопоставления с современностью и высвечивали его фигуру как деспота. При этом Сталин не объяснил, чем не понравилось ему произведения Мастера. Спектакль о Мольере после нескольких постановок был снят.

Булгаков трудно переживал неуспех этой работы и задумал написать пьесу непосредственно о Сталине, чтобы не путем аллюзий, а путем прямой характеристики этой фигуры добиться расположения монарха. Драматург написал пьесу «Батум» о детстве Сталина, представив его выдающимся ребенком, имевшим замечательные задатки. Произведение было послано на цензурный просмотр Сталина. Создавая эту пьесу, Булгаков впервые совершал насилие над собой, что потребовало известных нервных напряжений, их усугубляло томительное ожидание решения великого цензора. Ответа все не было, а из ЦК от Жданова стали доходить неблагоприятные сведения, предвещающие запрет на постановку пьесы.

Булгаков заболел. Ожидание, неясность, безнадежность усугубляли его состояние. Тогда мхатовцы написали Сталину письмо, которое, кажется, подписали и крупные артисты других театров (помнится, называлось имя Яблочкиной). В письме говорилось о болезни Михаила Булгакова и о том, что он нуждается в помощи. Только вы, товарищ Сталин, писали актёры, вашим авторитетом поддержав Булгакова, можете вернуть ему надежды на творческий успех, поддержать в нем веру в жизнь, и спасти от гибели. Зная о вашем гуманизме, о том, что вы являетесь лучшим другом советского театра, мы просим вас помочь в трудные минуты его жизни замечательному драматургу Михаилу Булгакову. Это вернет ему силы и поставит его на ноги. Примерно так писали актеры Сталину. Однако Булгаков был уже не нужен.

Повторилась история с Мандельштамом. Диктатор стремится сломить художника, заставить его написать восхваление божественной особы вождя. Это восхваление войдет в историю или как отражение реальных достоинств, или как свидетельство всемогущего тирана, способного подчинить своей воле любого Поэта и любого Мастера. Когда восхваление написано ― дело сделано. И Поэт, и Мастер теперь могут умереть. И не только могут, но и должны, ибо неровен час, опамятуются и найдут в себе силы отречься от невольничьих строк, И Булгаков умер, умер, не отрекшись от пьесы «Батум» и не воплотив ее в сценические образы. Никакого ответа на письмо актеров по поводу Булгакова от Сталина не последовало. Срезу после смерти Булгакова раздался запоздалый звонок Сталина, возможно, нарочно запоздалый: «Правда ли, что писатель Булгаков умер?» Неясно, что в этой истории от реальности, что от легенды, в которой, по словам Булгакова, всякий великий писатель нуждается.

Станиславский был педантичным и импульсивным человеком. Однажды во время репетиции ему понадобилась веревка, а в реквизите театра ее не оказалось. Станиславский вспылил:

— Невозможно работать в такой неорганизованной обстановке...

В приливе чувств он бросился к телефону.

— Товарищ Сталин, нет никакой возможности вести работу: нужна веревка ― в театре нет веревки.

Сталин спокойно и терпеливо выслушал его и спросил:

— Сколько вам нужно веревки?

— Метра три, ― ответил растерявшийся от конкретности вопроса Станиславский.

— Хорошо, товарищ Станиславский, работайте спокойно.