Йорг Циттлау - Могло быть и хуже. Истории знаменитых пациентов и их горе-врачей

Когда в декабре 1920 года Франц Кафка прибыл в санаторий в Высоких Татрах, он был так потрясен, что хотел сразу же сбежать. Комната не отапливалась, да и обстановка была более чем убогой: «Железная кровать, на ней подушка без наволочки и одеяло, дверца шкафа сломана, на балкон ведет одна простая дверь, да и та сидит неплотно». Хозяйка санатория, старая ведьма, не собиралась предоставлять Кафке лучших условий «плена». К счастью, горничная предложила чахоточному пациенту переехать в пустовавшую по соседству комнату. Хоть в ней и не было балкона, она была лучше приспособлена для жизни, а в солнечные дни он мог лежать на балконе первой комнаты. Кафка согласился — и на следующее утро настроение его улучшилось.

После завтрака он явился на прием. Врач предложил Кафке свой метод лечения мышьяком, поскольку, как он уверял, это было проверенное средство против туберкулеза, уменьшающее лихорадку и убивающее микробы. Заметим, кстати, что у Кафки и не было лихорадки. Но еще примечательнее другое: когда Кафка договорился с врачом каждый день устраивать дополнительные сеансы — за приличную плату, разумеется, — способы лечения стали гораздо приятнее. Теперь писателю прописали пять раз в день пить молоко и два раза — сливки. В результате истощенный Кафка за месяц прибавил пять килограммов. Его это устраивало, а врач радовался, что его пациент еще жив и каждый день приходит на осмотр — за дополнительное вознаграждение. Ранее запланированный мышьяк был начисто забыт.

Франц Кафка в своей жизни достаточно часто лечился в санаториях. Но не из-за обычного для его семьи слабого телосложения (которое не мешало его деду каждый день, даже зимой, купаться в реке), а скорее из-за моды все время разъезжать по лечебницам, бытовавшей в то время в Австро-Венгрии. Эта же мода побуждает сейчас каждого взрослого жителя Нью-Йорка по крайней мере раз в неделю посещать психотерапевта.

В первый раз Кафка попал в санаторий в 1905 году, когда ему исполнилось двадцать три. Он чувствовал, что обучение в Праге изнурило его, и надеялся сделать небольшой перерыв. Надо отметить, что, будучи студентом, Кафка не особо себя перетруждал, и отдых в санатории нужен был скорее для того, чтобы оценить тамошнее дамское общество. Подобная причина еще не раз играла роль в жизни Кафки. «Болезнь и страсть были в его жизни неразрывно сплетены», — объясняет американский германист и историк Сандер Гилман.

Психологическая проблема состоит здесь в том, что человек, пестующий в себе болезнь, уменьшает шансы на свое выздоровление. Чаще всего в таких случаях развивается ипохондрия, отчего побежденная болезнь снова возвращается. Для врачей такие люди представляют собой неисчерпаемый источник дохода. Кафка ступил на стезю ипохондрика, столь же прибыльную для врачей, сколь и безнадежную для него самого.

В 1910 году во время поездки в Париж из-за тряски экипажа, разбитых дорог и долгого пути у него образовалось несколько фурункулов на ягодицах. Кафка прервал свое путешествие, и этого было бы достаточно для успешного «излечения». Но наш ипохондрик пошел к врачу — и тот заявил об «ужасающем» виде со спины. Усердный медик нашел, наряду с нарывами, сыпь, «которая доставляет множество хлопот, требует много времени для лечения и вызывает сильные боли». Такого рода диагнозы преследуют обычно только одну цель: сделать посетителя своим постоянным пациентом. Кафке же доставляло удовольствие лежать на диване в кабинете доктора «и настолько чувствовать себя девочкой, что иногда хотелось пальцами оправить свою юбку». Ему нравилось быть зависимым от заботы и компетенции другого. И медики старались ни в коем случае не разрушать это чувство и настойчиво его культивировали.

Через год после злополучного фурункула Кафка отправился на дальнейшее лечение в санаторий Юнгборг в Гарце, обещавший своим испорченным цивилизацией гостям «обретение полной свободы и единение с природой». Для этой цели писателя поселили в деревянной избушке «Руфь», так называемом «лихтлюфтхаузе» (светлом и полном воздуха доме), в который через открытые люки и окна проникал свежий воздух и солнечный свет. Другими словами, в этом сооружении спасу не было от сквозняков. В непосредственной близости от «Руфи» лежали в траве голые люди, вволю творя всякие непотребства. Каждое утро они нагишом делали гимнастику, и только один гость избегал наготы — это был Кафка. На этом основании у гостей и у персонала он получил прозвище «человек в купальных трусиках». Никто не предполагал, что таким пренебрежением к местным традициям он хотел скрыть свое еврейское происхождение, следствием которого было обрезание. Все просто поднимали Кафку на смех.

Врач в юнгборгском санатории был приверженцем религии Маздазнан — смеси зороастризма, христианства и индуизма. На своих лекциях он утверждал, что человек посредством правильного брюшного дыхания может увеличить половые органы, а если постоянно дергать за искривленный палец, его можно выпрямить. Кафку это скорее раздражало, чем веселило. Он не понимал окружающих его людей и чувствовал себя одиноким.

Он продолжал разъезжать по санаториям, как будто желая чувствовать себя больным. В конце концов он действительно серьезно заболел. Причиной его болезни не было ни слабое сердце его отца, ни фамильная склонность к психическим расстройствам его матери; виной была коварная инфекция. В августе 1917 года писатель проснулся с полным ртом крови. Он пришел к своему домашнему врачу Густаву Мюльштейну, который не нашел причин для беспокойства и назначил своему пациенту микстуру от кашля. Когда на следующий день Кафка явился вновь и рассказал о новом приступе кашля с кровью, медик в своих оценках поднялся на ступеньку выше и заявил о «катаре дыхательных путей». Так определить болезнь Кафки было все равно что назвать огромную свинью «поросеночком». Кафка поинтересовался, может ли это быть туберкулез, но Мюльштейн только пожал плечами и ответил, что в принципе каждый человек болен туберкулезом, просто болезнь не у всякого проявляется. От нее успешно поможет порция туберкулина — «чудесного лекарства», разработанного Робертом Кохом, первооткрывателем палочки-возбудителя заболевания.

Ответственность за то, что с болезнью Кафки так легкомысленно обращались, лежит не на отдельном враче, но на ошибочных представлениях всей тогдашней медицины. Во-первых, считалось, что евреи устойчивы к туберкулезу, что туберкулез — это болезнь «гоев», то есть неевреев. Во-вторых, все были уверены в том, что в туберкулине Коха люди нашли эффективное средство против этого заболевания. Оба представления были ложными.