Валентин Янин - Берестяная почта столетий

Казалось бы, изобилие церквей должно свидетельствовать об особой набожности новгородцев, которая - неизбежно в таком случае должна отразиться и в берестяных грамотах. Между тем число богослужебных текстов на бересте минимальное. За все время раскопок их было найдено всего три или четыре на пятьсот с лишним писем, касающихся сугубо житейских дел. В числе этих текстов оказалась и единственная пока в Новгороде берестяная книжечка, написанная и потерянная во второй половине XIII в. Эта книжечка размером пять на пять сантиметров и объемом в семь исписанных страниц содержала текст молитвы, которую пели во время богослужения очень редко – один раз в восемь недель. Такая книжечка служила ее владельцу как бы шпаргалкой.

Таким образом, характер берестяных грамот и число церквей в Новгороде находятся в явном противоречии друг с другом. Грамоты вовсе не отмечают особой религиозности горожан. В чем же причины столь широкого церковного строительства в Новгороде? Их, надо думать, следует искать в иных обстоятельствах.

Одно из этих обстоятельств рассмотрено выше. Бояре окружали свои родовые гнезда церквами, используя зависимых от них священников для воздействия на свободное население независимых кварталов-сотен. Другое обстоятельство открывают берестяные грамоты

При раскопках на древней Ильиной улице в слое XV в. была найдена грамота № 413: «Челобитье от Смена к попу Ивану. Чоби еси моего москотья моего пересмотреле, дадбы хорь не попортиль. А я тоби, своему осподину, челом бию в коробки. А послал есмь клучь Степаном. А помитка горносталь».

Степан называет попа Ивана своим «господином», но, как это ясно из дальнейшего, в данном случае употреблена лишь вежливая форма, подобная позднейшим уважительным оборотам русской переписки. Семен бьет челом попу Ивану «в коробке», т. е. просит его относительно какой-то коробки, ключ от которой он послал попу Ивану со Степаном. Степан, по-видимому, привез от него и это берестяное письмо. В коробке хранится какое-то «москотье», которое может попортить - если только еще не попортил - «хорь». За заботу о содержимом коробки Семен обещает попу в подарок горностаевый мех.

Странным, на первый взгляд, кажется здесь упоминание «хоря». Хорь, или хорек, питается птицей и мелкими зверьками, которые вряд ли могут находиться в коробке под ключом. Объяснить содержание грамоты мог бы термин «москотье», но он встречен в древнем тексте впервые. Имеется, правда, в договоре Новгорода с магистром Ливонского ордена, заключенном в 1481 г., такая фраза: «А приедет новгородец на Ругодив с воском, или с белкою, или с москотильем…» Но эта фраза не объясняет ничего, кроме того, что загадочное «москотье» или «москотилье» было одним из важнейших товаров на международном рынке. Объяснить этот термин позднейшим понятием «москательный товар» вряд ли возможно: так назывались красильные и аптечные припасы, употребляемые в разных ремеслах. Такие припасы никогда не играли важной роли в новгородской торговле с Западной Европой. К тому же и хорь никак не мог питаться ими. В XVII в. документы упоминают «москотинныи товар», под которым подразумеваются ткани и мелкие изделия из них. Но при чем тут хорь? На помощь приходит Толковый словарь В. И. Даля. В нем среди значений слова «хорь», кроме общеизвестного «хищный зверек», имеется еще и такое: «моль платяная». Вот теперь все встало на место. «Москотьем» назывались ткани, а Семен просит попа Ивана пересмотреть эти ткани, хранящиеся в запертой коробке, – не начала ли их тратить моль? Но почему же этим должен заниматься поп?

В грамоте № 177, написанной в XIV в. Максимом Онцифоровичем, в частности, говорится: «Поклон от Максима ко попу. Дай ключи Фоми…» Если только Максим не доверил попу ключей от собственных хором, то и в этом случае речь идет о необходимости войти в церковь тогда, когда там нет богослужения, т. е. об аналогичном случае.

На вопрос, какое отношение к товару, почему-то оказавшемуся в церкви, имеет поп, помогает ответить одна летописная фраза. Описывая страшный пожар 1293 г., во время которого, воспользовавшись всеобщим смятением в городе, «злые люди» занимались грабежом и «что в церквах, а то все разграбиша», летописец добавляет: «…в святом Иване над товаром сторожа убиша». Значит, церковь использовалась не только для богослужения, но и для хранения наиболее ценных товаров. И это более чем естественно в деревянном городе, где пожары вспыхивали постоянно, пожирая незащищенные от огня дома и усадьбы и вылизывая сосновые настилы мостовых. Гибель в огне была естественным концом любого деревянного дома, что хорошо заметно во время раскопок. Иные описанные в летописи понсары были настолько грозными, что огонь перебегал по ладьям на противоположную сторону Волхова, а люди спасались от нестерпимого жара, стоя по горло в реке или укрываясь в колодцах, которых в Новгороде было очень мало. В этом пламени сгорали книги и иконы, плавились ювелирные украшения и в золу превращались затейливые узоры резного убранства домов. Опасность пожара была повседневной и неотвратимой. Именно она, в частности, вызвала необходимость хранить деньги в земле; потому в лесной и в лесостепной полосе наглей страны находят так много древних монетных кладов. Но в землю не спрячешь меха или дорогие ткани. Своего рода «несгораемыми ящиками» для их хранения служили каменные церкви. В средневековых церквах Новгорода всегда можно увидеть в стенах ниши и нишки, в которых некогда находились такие ценности. А позднее, уже в XVI в. церкви строились в два или даже в три этажа, причем нижние этажи целиком отводились для хранения дорогих товаров, были прежде всего складскими помещениями.

Можно было предполагать, что число религиозных текстов значительно увеличится, если раскопками будет затронута усадьба духовного лица. Во время работ на Неревском конце небольшой участок, на котором во второй половине XIII в. жили священники, был однажды обнаружен. Как раз на нем и были найдены обрывки немногочисленных текстов церковно-литературного содержания. На этом участке, входившем в состав усадебного комплекса Онцифоровичей, скорее всего располагались священнослужители одной из построенных Онцифоровичами церквей.

Целая усадьба церковников была открыта на древней Черницыной улице в Людине конце во время раскопок 1973-1977 гг. Она имела громадную площадь, такую же, как любая боярская усадьба, а связь ее с церковью прослеживалась на протяжении длительного периода - с середины XII до XIV в.

Сначала эта связь проявилась в особенностях состава вещевых находок. Рядом с обычной утварью здесь стали встречаться не вполне обычные предметы: обломок паникадила - большого светильника, помещавшегося в центральной части храма, обрывки вышитых золотой нитью церковных облачений, золотые украшения священнических риз, обломки бронзовых тисненых окладов для икон. Связь владельца усадьбы с церковью подтвердилась несколько неожиданным путем. В слое середины XII в. здесь были обнаружены остатки большого деревянного дома, который, как и почти все северные русские дома, был двухэтажным. В верхнем этаже домов располагались жилые комнаты; в нижнем, называемом подклетом, было холодное помещение для разного рода хозяйственных нужд. В Новгороде во время раскопок было открыто больше тысячи остатков подобных домов, но только в этом пол нижнего этажа вскоре после сооружения дома был выстлан кирпичом – плинфой, которая тогда употреблялась только для строительства церквей. Дендрохронологический анализ остатков этого дома позволил установить дат его сооружения: 1149 г. Взять кирпич со строительства церкви к себе на усадьбу для ее благоустройства мог по-видимому, только священник.