Иван Ладынин - История Древнего Востока

Эта тема поднимается в самых различных текстах хеттов – от назидательных рассказов и авантюрных повестей до царских анналов и переписки. В совокупности эти тексты исследуют практически все варианты отношений людей в рамках системы «поступок – воздаяние». Особый интерес у хеттов вызывало причинение неспровоцированного зла и ответ на него. Они выработали специфическую этическую концепцию: делом особой доблести, возвышающим человека, считался в этом случае отказ от мести.

Хаттусили I писал о своей мятежной дочери, схваченной и помилованной им: «Пусть она ест и пьет! Вы же ей зла не делайте! Она делала зло. Я же в ответ ей зла не делаю! Но она меня не назвала отцом, и я ее не называю дочерью своей». Царь Телепину заявлял о своих врагах, покушавшихся его убить: «Пусть идут они себе, и да будут они жить, и пусть едят и пьют. Зла же им никакого не причиняет Телепину. И так я постоянно говорю: мне сделали зло, я же тем зла не делаю!» Хаттусили III, свергнув своего племянника Урхитессоба, пощадил его и сделал удельным царьком; даже в ответ на новый акт враждебности Урхитессоба – попытку бежать за границу – Хаттусили ограничился ссылкой.

Если в конце концов обиженный все же предпринимал справедливую расправу над обидчиком, считалось хорошим тоном подчеркивать свое долготерпение, выразившееся в том, что он долго сносил обиды, не желая воздавать злом за зло, но поневоле исчерпал все пределы миролюбия. Хаттусили III пишет об Урхитессобе: «Он мне позавидовал и стал чинить мне зло. …Семь лет я все терпел. Но он всячески стремился меня погубить. И он отнял у меня Хакписсу и Нерик (последние владения Хаттусили. – А. Н. ). Тогда я уже больше не стерпел и стал с ним воевать». Эта концепция не имеет ничего общего с более привычным для нас христианским «всепрощением». У хеттов великодушие к поверженному врагу диктовалось не столько состраданием к нему, сколько стремлением превознестись над ним в доблести; из трех корней знакомого нам христианского прощения – обычного человеческого милосердия, смирения и общности с ближним («братством во Христе») хеттское прощение имеет только первый, а два других его корня христианским прямо противоположны: это гордость и индивидуализм. Это хорошо видно из текста об осаде вражеского города:

«Царь тогда сказал: “…будьте осмотрительны! Не то [вражеский] город будет полностью разрушен, и произойдет грех и [неоправданное] опустошение. Если же будешь осмотрителен, город не будет разрушен…” Они отвечали царю: “Мы будем внимательны и избежим греха опустошения города”. Тогда царь сказал им: “Если город совсем погибнет, это будет грех, будет преступление!” И тогда они отвечали так: “Восемь раз мы шли на штурм, и теперь город хотя и будет разрушен [в ходе столь ожесточенной осады], но греха мы не совершим [так как ожесточенность сопротивления делает разрушение оправданнымъ”. И царь был доволен их ответами».

Итак, великодушие царя диктовалось вовсе не жалостью к жителям города (он доволен тем, что ему удастся истребить их как можно больше без ущерба для своей чести!), а стремлением не осквернить себя самого, свою честь неоправданной жестокостью. Поэтому прощение ни в какой степени не считалось обязательным: оно было доблестью сверх нормы, а нормально достойным ответом на зло была как раз полномасштабная месть (тот же Хаттусили I заявлял: «На вражду я отвечаю враждой!»). Правда, если обидчик успевал сам отдаться в руки обиженного, признать свою вину и просить о милости, прощение считалось почти обязательным. Такого прощения просит – собственно, почти требует, Мурсили II у богов в своей «Молитве во время чумы»:

«Этот грех я признал воистину перед богом грозы города Хаттусаса, моим господином, и перед богами, моими господами: это именно так, мы это совершили. Но после того, как я признал грех… да смягчится душа бога грозы, моего господина, и богов, моих господ. <���…> Птица возвращается в клетку, и клетка спасает ей жизнь. Или если рабу почему-либо становится тяжело, он к хозяину своему обращается с мольбой. И хозяин его услышит его и будет к нему благосклонен: то, что было ему тяжело, хозяин делает легким. Или же если раб совершит какой-либо проступок, но проступок этот перед хозяином своим признает, то тогда что с ним хочет хозяин сделать, то пусть и сделает. Но после того, как он перед хозяином проступок свой признает, душа хозяина его смягчится, и хозяин этого раба не накажет».

По смыслу этот пассаж близок русской пословице «Повинную голову меч не сечет». Сам Мурсили II не только просил, но и с охотой давал такого рода прощение капитулирующим врагам, всячески подчеркивая это в своих летописях и договорах.

С этой же концепцией связано типичное для хеттов противопоставление «плохих» и «хороших» людей, причем первые при прочих равных оказываются сильнее: «Если хорошие люди одни не живут, а плохие люди с ними вместе оказываются, то плохие люди начинают нападать на тех, кто понимает добро, и те погибают». Это и понятно: «хорошие» люди, никогда не нападающие первыми, долготерпеливые, соблюдающие обычаи «правой вражды», склонные к прощению врага и считающие такое прощение почти обязательным в случае признания им своей вины (пусть даже вынужденного), окажутся в неизбежном и систематическом проигрыше перед «плохими» людьми, никакими правилами себя не сковывающими.

Компенсировать открывающуюся «разность потенциалов» у хеттов должна была власть бога и царя. Характерно, что именно такую задачу возлагают подданные на Тудхалию IV, упрекая его – как повествует он сам – в следующих выражениях: «Солнце, наш господин! Ты истинный воин! Но по суду ты ничего рассудить не успел. Смотри, из-за этого плохие люди хороших людей совсем уже прикончили!»

Новохеттская держава – типичная абсолютная монархия Ближнего Востока – дает возможность понять, что же на самом деле кроется за расхожим выражением «восточная деспотия». Царь Хатти – абсолютный правитель в том смысле, что его деятельность не могла быть обжалована ни в какой «земной» инстанции, а его компетенция никаких конкретных ограничений со стороны какой-либо формальной нормы не получала. Однако, в отличие от позднейших теоретиков персидской и эллинистических империй, хетты не считали, что «все, что идет от царя, должно почитаться справедливым». Царь – высший исполнитель нормы, но никоим образом не ее источник. Поэтому хеттский подданный (независимо от ранга) мог не соглашаться с царем, осуждать его решение, предлагать свои поправки или высказывать претензии. Это считалось естественным и не ставило такого подданного в антагонистическое положение по отношению к царю и возглавляемому им режиму, не делало его «отщепенцем».