Иван Ладынин - История Древнего Востока

Эти сомнения становились особенно серьезными в тех случаях, когда египетский престол занимал иноземец: мог ли человек, рожденный за пределами Египта, быть сыном верховного божества? Строго говоря, в догматике царского культа не было препятствий к тому, чтобы ответить на этот вопрос утвердительно; тем не менее чисто практические соображения (прежде всего понятное нежелание мириться с владычеством чужеземцев) мешали легко согласиться с этим. Вследствие этого египтяне пытались переложить ритуальные функции, которые подобали сакральному царю Египта, с реальных правителей Позднего времени на кого-нибудь еще. Очень часто царскими эпитетами стали именоваться местные боги тех или иных номов. В VIII–VII вв. до н. э., когда Фиванская область оказалась под контролем царей Напаты, носивших к тому же египетский царский титул, некоторые функции, связанные с отправлением культа в фиванских храмах, получили их высшие жрецы, в частности «супруги бога».

Коль скоро роль царя в поддержании контакта между Египтом и миром богов уменьшилась, с неизбежностью усилилась роль в этой жизненно важной для египтян деятельности земных обличий богов. Позднее время – эпоха небывалого расцвета почитания священных животных, считавшихся проявлениями на земле одной из сущностей богов (их «силы» ба). Так, бык Апис (егип. Хеп), которого искали по определенным внешним признакам (белым пятнам особой формы на черной шкуре), чтившийся в Мемфисе, считался на протяжении всей его жизни земным вместилищем ба бога Осириса-Хапи (своеобразного совмещения образов божеств загробного мира и Нила) [25]. Египтяне верили, что после смерти этого быка (и его погребения в специальном комплексе – Серапеуме – в районе Саккара близ Мемфиса) его ба соединяется с пребывающим на небе божеством, чтобы затем воплотиться в новом священном быке.

Апис был не единственным священным животным, окруженным в позднем Египте особым почитанием: в городе Мендес в Дельте Нила сходным образом почитался священный баран, в Гелиополе – черный бык Мневис, в Гермонте к югу от Фив с IV в. до н. э. – бык Бухис и др. Даже домашние животные (в частности, любимые египтянами кошки) чтились по праздничным дням потому, что считались вместилищами ба божеств (в случае с кошками – богини Баст). В районе Саккара, помимо Серапеума, в I тыс. до н. э. появились огромные кладбища кошек, шакалов (воплощений бога Анубиса), ибисов и павианов (воплощений бога Тота), а также соколов (воплощений бога Хора).

Египтяне с особым трепетом стали относиться к изображениям богов и культовой утвари, обеспечивающим контакт с божеством. Жречество в большинстве номов окончательно превратилось в замкнутую корпорацию, которая сохраняет знание, связанное с осуществлением этого контакта независимо от того, насколько лоялен к религии Египта правитель, находящийся на его престоле. В свете всего этого не вызывает удивления, что убийства священных животных, конфискация предметов культа, депортация жрецов, владеющих религиозным знанием, становятся самыми тяжкими обвинениями, предъявляемыми египтянами (порой, как мы еще увидим, безосновательно) чужеземным завоевателям.

Богиня Баст в облике кошки

Изменения в представлениях египтян о царской власти были связаны не только с ее ослаблением в I тыс. до н. э., но и с сомнениями в способности царей отправлять ритуалы и пользоваться взамен покровительством богов. Среди чужеземцев на египетском престоле на протяжении этого времени наименьшее отторжение у египтян должны были вызывать ливийцы, ставшие частью их общества еще при Рамессидах. Между тем, поселившись тогда в Египте, ливийские воины и их предводители сохранили свой уклад, отличный от жизни уроженцев страны, с которыми они, похоже, смешивались достаточно слабо.

Мы помним, что община и связанные с ней родовые и клановые структуры отмерли у египтян под нажимом централизованного государства еще в 1-й половине III тыс. до н. э.; ливийцы, напротив, принесли с собой в Египет вполне жизнеспособный родовой строй. В его рамках по наследству, внутри определенных родов и кланов, передавались, в частности, полномочия «великих вождей Ма» и «великих вождей Либу», а затем та же практика была, видимо, распространена и на доставшуюся роду Шешонка царскую власть. Когда в VIII в. до н. э., накануне вторжения Пианхи, в Египте оказалось одновременно четыре правящих и признающих легитимность друг друга царя, то вроде бы не было никаких оснований для того, чтобы и другие, ничуть не менее сильные местные правители (прежде всего владеющий Саисом Тефнахт) заявили свои претензии на такой же статус. Тем не менее Тефнахт провозгласил себя царем лишь после того, как прочие цари и другие правители Египта, не исключая и его самого, были приведены к покорности Пианхи.

Единственное объяснение этому состоит в том, что до завоевания Пианхи царская власть считалась монопольной принадлежностью ливийского дома, основанного Шешонком и к этому моменту давшего не менее четырех местных «ответвлений». Принадлежность к царской династии, таким образом, впервые, по крайней мере с начала III тыс. до н. э., стала восприниматься как более весомое обоснование царского статуса правителя, чем реальная мощь – свидетельство рождения от божества и покровительства с его стороны. Поэтому не случайно, что в тексте своей стелы, посвященной походу на Египет, Пианхи особенно подробно проводит ту идею, что он единственный из правителей этой страны рожден богом и благодаря этому одолевает своих врагов внушаемым им ужасом. Поход Пианхи сломил существовавшую в Египте уже примерно два века «монополию» ливийской династии на царскую власть, чем не преминул воспользоваться Тефнахт.

Тем не менее представление об этой «монополии» дало характерный «рецидив» в 670–660-е гг. до н. э. в эпоху «додекархии», описанную в эпических сказаниях, действие которых разворачивается вокруг царя Петубаста II. Впервые в истории египетской литературы носитель царского статуса играет в этих сказаниях второстепенную роль, не будучи самым сильным и величественным из действующих лиц. Когда же в одном из сказаний – о борьбе за наследственный удел верховного жреца Фив – он выходит на первый план, то проявляет не лучшие человеческие качества, претендуя без всяких оснований на чужое наследство. В своего рода судебном поединке за это наследство за царя Петубаста бьется герой Пему, сын другого доблестного воина – Инара. Именно эти персонажи нецарского статуса – наследственные правители города Пер-Соп, лежавшего к востоку от Дельты – являются главными героями эпоса. Причем Пему отстаивает интересы Петубаста исключительно из вассальных обязательств перед царем, а его сын открыто поносит Петубаста, именуя его «рыбоедом из Таниса».