Иван Калинин - Русская Вандея

— Это безвольный, ничтожный человек, не способный на такое серьезное дело, как заговор на убийство политического деятеля.

Без содействия сыщиков следователь ничего не мог сделать.

Зная номер автомобиля, на котором уехали убийцы, и установив, что он принадлежал отделу путей сообщения Добровольческой армии, Павлов обратился в гараж этого учреждения с просьбой выяснить, кто из шоферов брал эту машину в ночь на 14 июня.

— Знать ничего не знаем, ведать ничего не ведаем! — таков последовал ответ от начальства гаража, впрочем, отрицавшего того факта, что машина, действительно, отсутствовала в эту ночь.

Следователь повсюду наталкивался на препоны. Раскрытие этого преступления не входило в чьи-то планы.

Когда я получил следственное производство и составлял обвинительный акт, у меня не возникало сомнения в том, что инициатива убийства исходила из «единонеделимческих» кругов, скорее всего из среды монархистов, организации которых всегда действовали в самой тесной связи с контр-разведкой.

Я инкриминировал Коврижкину пособничество к убийству, учиненному в военное время, и подвел его деяние под знаменитую 279 статью воинского устава о наказаниях. На мой взгляд, его роль достаточно обрисовывалась следственным материалом.

Этот посредник между пассажирами и железнодорожными кассирами, при выполнении заговора на жизнь Рябовола, играл роль посредствующего звена между группами заговорщиков, одна из которых выслеживала жертву, дежуря в коридоре второго этажа, другая находилась при автомобиле.

Когда Рябовол и Хатимская возвращались в гостиницу из лазарета, заговорщики, обогнав их на машине, дали знать своим соратникам, находившимся вверху, через Коврижкина, что жертва близко и что ее удобно прикончить у подъезда или в вестибюле, откуда так легко скрыться.

— В гостинице я остался потому, что утром надо было покупать билет одному пассажиру. Во второй этаж гостиницы я не поднимался и с убийцами не разговаривал. И вообще все плохо помню, — потому что был выпивши.

Такие объяснения дал Коврижкин на следствии.

В конце сентября я и председатель Донского военного суда, генерал-лейтенант Ф. В. Петров, выехали в Ростов для разбора дела об убийстве Н. С. Рябовола.

Предстоял довольно крупный процесс.

Государственный обвинитель, доказывая виновность Коврижкина, не должен был умолчать о политическом характере убийства и не мог не назвать ту враждебную Рябоволу группу, с которой Коврижкин имел несомненные связи и из которой, по всей видимости, исходила инициатива преступления. Задевалась, таким образом, честь Доброволии и интересы Кубани. Дон, в лице своего военного суда, выступал как бы в роли третейского судьи.

На мою долю выпала довольно щекотливая политическая задача. А я не был ни политическим деятелем, ни казакоманом, ни даже казаком по происхождению. Тем не менее, убежденный в том, что инициатива убийства взлелеяна под сенью единой и неделимой, я решил высказать вслух, в теперешнем центре де-никинского государства, свое глубокое порицание тем спасателям отечества, которые на своем знамени написали «порядок и законность», а сами разделывались с неугодными им казачьими политиками с помощью нападений из-за угла. Сказать это обязывала не политика, а достоинство закона.

Строго говоря, в таком серьезном процессе надлежало выступать самому прокурору суда, а не его помощнику, каким я являлся в то время. Но Дону вообще не везло по части военных прокуроров.

Сначала эту должность занимал престарелый ген. — лейт. Селецкий, сваливший всю серьезную работу на меня, так как сам он пил запоем. Потом, по изгнании его с позором, прокурорствовать начал генерал красновского производства В. И. Л-в, бездарный, трусливый, мелочный человек, зато природный казак. Это последнее обстоятельство сыграло решающую роль при его назначении. В тогдашних государственных образованиях спецы из «своих» ценились на вес золота, хотя бы они были легковеснее пуха.

Углубленный в тщательное изучение «Протоколов сионских мудрецов» и другой подобной литературы, ген. Л-в не имел времени для судебной работы. Все большие дела, как и при Селецком, попрежнему возлагались на меня с предоставлением мне полной самостоятельности. За все время своего прокурорство-вания ген. Л-в ни одного разу не выступил в судебном заседании в роли обвинителя.

В Ростове, во временном военном суде, где разбирались наиболее громкие дела, обычно обвинял я, так что ростовская публика никогда и не слыхала о существовании ген. Л-ва. Заинтересованные лица, обращавшиеся ко мне со всякого рода просьбами, чрезвычайно удивлялись, когда я отсылал их к ген. Л-ву.

В таком щепетильном процессе, как Коврижкина, ген. Л-в не рискнул выявить свою физиономию и робко спрятался в кусты.

К слову сказать, этот государственный муж одно время уже был назначен управляющим отделом юстиции правительства всевеликого войска Донского, но отставка премьера ген. Алферова, помешала ему принять министерский портфель.

Ген. Петров, тоже своего донского корня, сын простого казака-землероба из станицы Семикаракорской, проявлял больше инициативы и обладал несравненно большей моральной силой.

Мне и ему приходилось провести этот процесс.

От Новочеркасска до Ростова около часа езды.

Поезд, курсировавший между этими пунктами, носил громкое название «Молния». В нем всегда возникала давка. Обитатели чиновного Новочеркасска, где торговля и раньше дышала на ладан, а теперь совсем умерла, за покупками всегда отправлялись в Ростов и набивались в вагоны наравне с военщиной, разъезжавшей по делам службы.

— Пожалуйте, г. полковник! — хриплым голосом проревел довольно грубоватый, толстолицый поручик в неопределенной форме, уступая мне свое место.

Я удивился такой необычной для того времени вежливости.

Но через пять минут и сам был не рад тому, что уселся на место поручика и заставил его перебраться на столик. Волей-неволей пришлось отвечать на его вопросы, назвать ему свою должность, столь не любимую офицерами, и упомянуть цель своего путешествия.

— Судить за убийство Рябовола? Да вы с ума сошли? — вдруг захрипел поручик, меняя тон и соскакивая со столика прямо на ноги пассажиров. — Да разве это можно? Господа, разве это можно?

Все молчали.

— Да им же награду надо дать. Так рассуждаем мы на фронте. А Рябоволов всяких стирать с лица земли надо. И Бычей. Политикой, черти, занимаются. Армия же должна быть вне политики. Наша политика: бей большевиков, восстанавливай Россию.

Не обращая внимания, что от него сторонятся даже офицеры самого некультурного вида, он выхватил из кармана френча номер «Вечернего Времени» и начал читать вслух погромную статью по адресу самостийников, уснащая чтение сочными ругательствами и дикими комментариями.