Иван Калинин - Русская Вандея

Линейцы возмущались действиями парижской делегации, предпринимавшей такие шаги без ведома Рады. «Единонеделимцы» смело начали называть федералистов изменниками.

Калабухов поспешил прислать в редакцию «Вольной Кубани» письмо, в котором разъяснял, что в Париже был заключен лишь проект договора, притом не произвольно, а на точном основании постановления Краевой Рады от и ноября 1918 года, где говорится, что образование суверенного кубанского государства и ему подобных на территории России было актом неизбежным и что на предстоящей мирной конференции необходима организация единого представительства от южно-русских государственных образований. Кроме того, он ссылался на то, что в 1917 году Краевая Рада заключила аналогичный договор с Доном, Тереком и горцами об образовании южно-русского союза.

— В настоящее время, — добавлял А. Калабухов, — горы Кавказа обагряются казачьей кровью в виду неправильной политики особого совещания. [242] Добровольческая армия, покровительствуя покорному ей терскому казачеству, в отношении горцев продолжала царскую политику угнетения. Ближайшие к терцам горцы-ингуши подняли страшное восстание. По сообщению «Вольной Кубани», 22 июня на ст. Назран, при погрузке эшелона ингушской бригады, появилась банда, численностью до пятисот коней, со стороны Экажевского аула и, не взирая на присутствие бронепоезда, наблюдавшего за погрузкой и долженствовавшего предупредить кубанские и терские части, напали на своих же, разогнали их, арестовали командира бригады и офицеров, одного убили. Затем они заняли несколько терских станиц. Посему делегации в Париже решили добиться прекращения бессмысленной резни путем взаимного признания суверенитета Кубани и республики горцев. Проект договора передан Раде и правительству для обсуждения, так что говорить о реальных последствиях этого акта покамест не приходится. [243] Это письмо Калабухова напечатано в «Вольной Кубани», № 239. По словам газеты «Терец», после пребывания ингушей в ст. Фельдмаршалской осталась только одна полуразрушенная школа; все остальные постройки сожжены, плановые места перепаханы и засеяны картофелем. («Вольная Кубань», 1919 г., № 163.)

Вместе с тем Калабухов дал волю и своему языку, который приучился в Париже безнаказанно трезвонить, что вздумается. На заседании Законодательной Рады 17 октября он изумлялся:

— Как это так случилось, что Кубань, освободившаяся от большевиков год тому назад, вновь окружена большевиками, только справа. Кубань не должна допустить, чтобы по ней проехала победная колесница генерал-губернатора. Под влиянием монархических идей, как констатируют некоторые члены Рады, население не верит в земельный закон, так как монархические агитаторы заявляют им: «Пишите, пишите, а собирать-то не будете!»

Такая тревожная речь Калабухова была вызвана разнесшимися по Екатеринодару слухами о том, что готовится разгон Рады.

Депутаты нервничали. Для защиты собственных персон они имели в своем распоряжении крошечный караул.

Филимонов, верный агент Деникина, всячески тормозил формирование Кубанской армии. Атаман, пожалуй, делал разумно. Эта армия при тогдашней обстановке или перебила бы Раду, или вступила бы в бой с добровольцами.

Заседание 17 октября прошло очень бурно.

— Наши домашние «недовольные», лишившиеся своих привилегий после революции, соединились с пришлыми противниками кубанской демократии и пытаются свергнуть краевую демократическую власть, чтобы восстановить монархию, — ораторствовал некий Подтопельный.

— Мы играем в демократизм. Но нельзя применять принципы демократии чистой воды к тем, кто ее не предает, — вторил ему Гудзь.

— Только на Кубани появилась истинная демократическая сила. Кубанская демократия создала цитадель народоправства, которая возродит Россию на новых демократических началах, — гордо заявлял Калабухов.

Манжула напал на правительство:

— Только щиростью казачества можно объяснить непрекратившееся еще существование клеветнической агитации. Мы приказываем правительству закрыть всякие Осваги, а правительство ничего не делает. Будь я министр внутренних дел, я бы в двадцать четыре часа искоренил все прокламации до единой. Ничего не делается, потому что большинство служащих в правительственных учреждениях, особенно высших, занимаются только критикой и постоянным дискредитированием власти, на службе которой они находятся.

Резолюция гласила:

«Потребовать от правительства энергичной борьбы с агитацией против Рады и уволить правительственных служащих, дискредитирующих краевую власть».

25 октября собралась Краевая (Чрезвычайная) Рада, созвать которую было постановлено вслед за убийством Рябовола. Законодательная Рада, стоявшая над душой правительства, влилась в Краевую.

Отслужили молебен. Священник Воскресенский в своей проповеди перед богослужением нарисовал картину первозданного хаоса и сравнил его с Радою, где множество настроений, группировок и партий.

— Но над хаосом носился премудрый дух божий, который создал из него гармоническое здание вселенной. И Краевая Рада, чтобы дать прочное законодательство родной Кубани, должна проникнуться, как некогда Моисей, духом премудрости божией.

Но едва замолкли божественные песнопения, как «цитадель народоправства» превратилась в «бычье стадо».

Приступили к выборам председателя, место которого оставалось свободным после смерти Рябовола. Линейцы выставили кандидатуру Сушкова, черноморцы — И. Л. Макаренко. Этот последний, человек горячий и довольно бестактный, подобно своему брату Петру, считался отъявленным демагогом-болтуном.

Большинство высказалось за Макаренко. Тогда депутаты от Лабинского отдела, часть от Майкопского и отдельные депутаты от других отделов демонстративно покинули залу.

После перерыва опять сошлись все вместе. Калабухов дал объяснения по поводу «договора дружбы», дословно повторив то, что писал в «Вольной Кубани».

— Договор в законном порядке передан на обсуждение Раде, — закончил свою речь Калабухов.

Правая сторона, лабинцы, отнеслась к его объяснениям крайне неодобрительно. Черноморцы тоже не все приветствовали договор.

Новый председатель Рады очень скоро обнаружил свои таланты. Говоря о внутреннем положении Кубани и критикуя деятельность атамана и правительства, он воскликнул:

— Счастливый Дон! Там много достойного генералитета. А бедная Кубань не могла породить даже двух-трех порядочных генералов.

Ген.-м. Звягинцев, помощник управляющего военным ведомством, возмутился и заявил горячий протест.

— Я имел в виду политическую незрелость кубанского генералитета, — пояснил свои слова Макаренко, после чего обрушился на Доброволию.