Борис Ковалев - Повседневная жизнь в период оккупации

Илья Эренбург так писал об оккупации Курска: «Закрыли школы. Закрыли театры. Закрыли библиотеки. Что они открыли? Дом терпимости на улице Невского. Открыли торжественно. Герр доктор Фогт произнес речь: «Мы несем веселье в ледяную пустыню».

Они не принесли веселья. Они принесли заразу. Перед войной в Курске совершенно исчез сифилис. Немцы заразили Курск. По немецкой статистике среди гражданского населения регистрировалось в декаду от 70 до 80 случаев заболевания венерическими болезнями. Больных отправляли в городскую тюрьму. Свыше сотни из них немцы убили». [696] Эренбург И. Г. Указ. соч. С. 375.

Последнее утверждение не является выдумкой или преувеличением писателя. В архивах Курской области сохранились регистрационные карточки с именами многочисленных жертв.

Работа публичных домов на оккупированной территории привлекала особое внимание советских органов государственной безопасности. Это можно объяснить двумя причинами: во-первых, в подобных заведениях можно было вести работу по сбору сведений, которые могли разболтать подвыпившие клиенты. Во-вторых, открытие подобных заведений вызывало крайне негативную реакцию среди русского населения, а это, в свою очередь, было на руку антифашистскому сопротивлению. Так, в докладной записке начальнику Управления НКВД по Калининской области Токареву писалось следующее: «В последних числах октября 1942 г., по заданию фельдкомендатуры, бургомистр города Великие Луки Поморцев приступил к созданию дома терпимости под названием «Дом благородных девиц», который должен «обслуживать» немецких солдат и офицеров.

Оборудование публичного дома было поручено начальнику строительного отдела управы, а обеспечение мебелью — начальнику жилищного отдела Снеготскому. Под помещение, в котором должен размещаться этот дом, было подобрано одноэтажное кирпичное здание, расположенное на улице Ботвина, рядом с 7-й школой. На оборудование дома терпимости и его ремонт городская управа отпустила 50 000 рублей из своего бюджета и выделила необходимое количество стройматериалов. Дом рассчитан был на 20–25 человек Штат дома терпимости предполагался быть следующим: управляющая домом «благородных девиц», непосредственно подчиняющаяся бургомистру Поморцеву, наставницы и девушки. Кроме того, там должны были быть: доктор, швейцары, маникюрша, массажистка и другой обслуживающий персонал.

По внутреннему устройству дом терпимости должен был представлять следующее: зал ознакомления, в котором должны были находиться буфет, эстрада, столики для закусок. В середине зала танцевальная площадка. Далее были оборудованы кабинеты с отдельными входами и выходами, соединенные между собой только общим коридором. Кабинеты были оборудованы по-разному и делились на несколько классов. В кабинете первого класса стояла никелированная кровать, ванна и прочие удобства». [697] АУФСБПО. Д. С-9250. Л. 46.

Поморцев и начальник полиции Филиппков по согласованию с фельдкомендатурой управляющей дома назначили некую Древич, которая в свое время являлась притоносодержательницей в Одессе. Управляющая домом должна была набирать девушек и женщин в это учреждение. Все отобранные ею лица должны были посетить фельдкомендатуру, где они проходили медицинское освидетельствование и внешний осмотр. Желающие «работать» в «доме благородных девиц», то есть в доме терпимости, подавали заявление непосредственно в фельдкомендатуру.

В первую очередь такие заявления подавали лица, ранее занимавшиеся проституцией. Немцы предполагали, что если из добровольно желающих не будет набран нужный им контингент, то они проведут специальную вербовку подходящих для этой цели девушек.

Впечатление у населения об открытии немцами дома терпимости было самым отвратительным. Гражданка Лидия Андреевна Вишнякова, 1890 года рождения, домохозяйка, отзывалась о публичном доме так; «Когда я узнала, что в нашем городе организуется столь гнусное заведение, я сказала, что рада за то, что моя племянница погибла от бомбежки, что она не будет знать об этом ужасном доме и не попадет в него».

Дом терпимости немцам открыть не удалось. Он был разбит снарядом и сгорел. Управляющая Древич, как еврейка, была самими же немцами расстреляна. [698] Там же. Л. 47.

Но далеко не все русские женщины встречались с оккупантами по своей воле. Были и те, кто, выполняя приказания советского командования, собирали различные разведывательные сведения. Делать это на виду у земляков было очень сложно и тяжело. Абсолютное большинство из них носили кличку «фашистская подстилка». Герой Советского Союза И. И. Сергунин в своих воспоминаниях «Давали клятву партизаны» писал: «Мало кто знает, что только в районах действия нашей бригады к началу 1944 года по заданию партизан работало в фашистских учреждениях, комендатурах, земельных управах, полицейских отрядах около пятисот советских патриотов, из них более восьмидесяти процентов — женщины и девушки. Это значило, что мы в пятьсот пар глаз следили за действиями и передвижениями фашистов и все, что делалось на оккупированной территории этих районов, уже на второй день было известно партизанскому штабу и советскому командованию.

Тот, кто знаком с подпольной работой, хорошо знает, как это было трудно. Представьте себе: девушку послали работать во вражеское учреждение. Она молодая, миловидная, за ней волочится не один гитлеровский офицер, а ей нужно получить данные для партизан. Преодолевая отвращение, она идет с фашистом за руку, улыбается ему на виду у всех односельчан. А ребятишки вслед кричат ей: «Овчарка немецкая! Подстилка фашистская!» Девушка по ночам плачет. Родители прогоняют ее из дома, подруги отшатнулись от нее. Она никому не может открыть свою тайну. И, собрав все свои силы, молчит, терпит. Во имя того, чтобы выполнить свой гражданский долг. Через эти унижения, обиды и трудности прошли многие славные подпольщицы…»

Но еще страшнее и горше было, когда Центр забывал или терял своих агентов. Так, полковник КГБ Зоя Воскресенская в книге «Теперь я могу сказать правду. Из воспоминаний разведчицы» описывает одну из своих встреч в Воркуте в 1954 году: «При 2-й шахте действовало дамское ателье, в нем обшивали воркутинских женщин. Возглавляла это ателье расконвоированная заключенная, осужденная на двадцать пять лет «за сотрудничество с гитлеровскими оккупантами». Звали ее Оля. Спросила, что она натворила такого, что получила высший срок. «О, гражданин начальник. Я вам расскажу, но все равно вы мне не поверите». — «А все же…»

И она поведала мне свою историю. Оля из Орла. Была комсомолкой. Когда началась война, попросилась на фронт. Немцы подходили к городу. В военкомате молодой человек предложил ей остаться в Орле и, поскольку она в какой-то мере владеет немецким языком, постараться заслужить доверие гитлеровцев, выяснить их планы, настроение, потери, в общем, стать разведчицей. Два раза в месяц она должна была являться в условное место и закладывать в тайник свое донесение и вынимать оттуда (из дупла) очередное задание.