Николай Толстой - Жертвы Ялты

Подполковник кивнул. Из кабины грузовика медленно вылез старый человек в немецкой форме, на плечах красовались погоны русского генерала, а на шее висел царский орден в форме белого креста.

— Это Краснов, — подтолкнул меня локтем подполковник. — А вот это Шкуро.

Я увидел маленького человека в генеральской форме. Во время гражданской войны он был одним из главных врагов кавалерии Буденного, и бои с ним велись прямо в моем родном городе. Я глазел на них обоих с нескрываемым интересом, как, впрочем, и все остальные.

— Ну и мерзавцы эти англичане! — сказал подполковник. — Наградили Шкуро своим орденом, по имени какого-то ихнего святого, не то Николая, не то Георгия, а теперь — нате вам, стоило нам мигнуть — и они тут же доставили голубчика.

Все наши дружно рассмеялись. Из грузовика вылезла еще одна группа офицеров в такой же форме. Они скрылись в самолете в сопровождении солдата-энкаведешника с автоматом и майора из оперативного отряда СМЕРШа. Самолет набрал скорость и взмыл в небо, по направлению к Москве и эшафоту».

В Москве офицеров посадили в одну из тех машин для перевозки заключенных с надписью «Хлеб», которые так впечатляли западных корреспондентов, изображавших процветание советского народа. Вскоре машина подъехала к месту назначения — Лубянке. Офицеров ввели в здание и, проведя длинным коридором, развели по одиночным камерам. Николай Краснов вспоминал в своей книге, какой ужас охватил его в тот момент:

«Щелкнул замок. Осматриваюсь. Осматривать тут нечего. Малюсенькое помещение вроде телефонной кабинки. Низко навис потолок. Помещение ярко освещено. Глазам больно. Сесть можно только на пол с согнутыми коленками. Тишина. Мало воздуха. Жарко. Душно… Полную мертвящую тишину иногда прерывает душераздирающий крик, звериный вой кого-то истязаемого или умирающего».

Николай Краснов недолго пробыл в камере. Молчаливые охранники привели его в подвал, где его обыскали. Он вспоминал:

«Обыск подходил к концу, но в это время открылась дверь и в комнату вошел… полковник НКВД.

— Всё осмотрели? — полушепотом спросил он. (Очевидно, у людей вырабатывается на Лубянке привычка говорить очень тихо.)

— Всё.

— …А там?

Начальник ударил себя ладонью по лбу, как бы говоря: ах дурак! Забыл ведь!

— Нагнись! — сказал он мне. Я нагнулся и вдруг взвыл от неожиданности, боли и отвращения. «Сам» полковник МВД, без всяких перчаток, соизволил залезть в мой анус пальцами, без всяких церемоний стараясь открыть там то, что я, по его мнению, мог туда запрятать.

— Тихо! — рявкнул он. — Не орать!..Осмотр был закончен.

— Одевайтесь, — приказал полковник, вытирая пальцы о свой собственный платок. Повернувшись к надзирателям, он добавил: — Оставьте ему пока все. И пуговицы, и погоны, и ремень и ведите его прямо к «нему».

Николаю вскоре предстояло узнать, кто такой этот таинственный «он». Но сначала Николая отвели в приемную, где он, к своей радости, увидел отца, и им удалось обменяться несколькими словами. Их ввели в громадную комнату. Вот что об этом пишет Николай Краснов: «В самой глубине зала стоял широченный блестящий письменный стол. Направо и налево от него, как бы покоем, — столы, покрытые сукном. На стене огромный портрет «вождя» в форме генералиссимуса, во весь рост, метра три высотой. На противоположной стене — портрет Берия. В простенке между окнами, закрытыми темно-красными бархатными гардинами, портреты членов ЦК ВКП(б). Весь пол покрыт дорогими бухарскими коврами. Против письменного стола, метрах в 10 от него, стоял маленький столик и два стула. Меня все время поражала полная тишина. Как будто все здание притаилось, замерло, стояло где-то вне времени, вне пространства. Как будто вокруг него не бурлила, не шумела, не двигалась Москва.

За письменным столом без движения сидел генерал в форме войск МВД.

— …Меркулов, — шепнул за нашей спиной офицер».

Это имя скорее всего ничего не сказало бы Антони Идену или сотрудникам английского МИД, но Меркулов был третьим человеком в СССР. Помощник Берия, он сыграл ключевую роль в организации убийства 15 тысяч поляков в Катыни в 1940 году. Нам неизвестно, что думали об уступках англичан Сталин или Берия, хотя мы можем об этом догадаться, но Меркулов беседовал на эту тему с Николаем Красновым, и Николаю единственному суждено было выжить после такой беседы. Только те, кто целиком прочел его книгу, способны понять, каким чудом было то, что он выжил. Вряд ли Меркулов мог предположить, что стоящий перед ним молодой человек, бледный, перепуганный, проведя одиннадцать лет в лагерях, окажется на Западе и опубликует рассказ об этой встрече. Да и сам Николай, наверное, не надеялся на такое чудо.

Вспоминает Н. Краснов:

«Генерал молчал. Мы — не шевелились. Затем он медленно поднял тяжелую голову и беззастенчиво, открыто стал нас осматривать, как восковые фигуры в паноптикуме».

По приказу Меркулова принесли чай и печенье, и они остались втроем. Сначала министр НКВД сделал несколько вежливых, хотя и мрачных замечаний, затем его настроение изменилось. Свидетельствует Н. Краснов:

«Пауза. Генерал ходил взад и вперед за своим столом, мягко и плавно раскачиваясь в бедрах и ловко поворачиваясь на каблуках:

— Как доехали? Не укачало ли и вас в самолете?.. Не беспокоил ли вас кто-нибудь? Есть ли какие-нибудь жалобы? — И, не дождавшись ответа, скорее даже не интересуясь им, Меркулов обратился прямо к отцу: — Почему вы не курите, Краснов, и не пьете чай? Вы, по-моему, не очень разговорчивы и дружелюбны. Я думаю, что за этим молчанием вы пытаетесь скрыть ваше волнение… страх… а волноваться вам, в общем, совсем не стоит. По крайней мере, не в этом кабинете. Вот когда вас вызовут к следователю, я вам советую говорить только правду и находить ответы на все вопросы, а то… мы и подвешивать умеем.

Меркулов тихо рассмеялся.

— Знаете, как подвешивают? Сначала потихоньку, полегоньку… даже не больно, но потом… Не описал ли в своих книгах подобный способ дознания атаман Краснов?

У меня похолодели пальцы. В висках пульс отбивал какой-то бешеный там-там. Так громко билось сердце, что стук его должен был слышать и Меркулов, стоявший за письменным столом на расстоянии десяти метров.

Отец молчал. Лицо его было бледно, но сосредоточенно-спокойно. Завидую ему.

— …На свободу не надейтесь, — продолжал генерал. — Вы же не ребенок. Однако, если не будете упрямиться, легко пройдете все формальности, подпишете кое-что, отбудете парочку лет в ИТЛ и там привыкнете к нашему образу жизни и… найдете ее прекрасные стороны… Тогда, возможно, мы вас выпустим. Жить будете! — Опять пауза.

— …Так что, полковник Краснов, выбирайте между правдой и жизнью или запирательством и смертью. Не думайте, что я вас запугиваю. Наоборот! Ведь Петр Семенович, Семен Николаевич и вы — наши старые знакомые! В 1920-м вам удалось вьюном выскочить из наших рук, но теперь — все карты биты. Не уйдете! «Нэма дурных», как говорят на Украине.