Эрих Соловьев - Непобежденный еретик. Мартин Лютер и его время

До Аугсбурга Лютер судил о своем деле наивно нравственно: он верил, что в церкви побеждает правда (курия, если требуется, поправит орден, папа — курию, собор — папу). В Аугсбурге этой веры уже нет. Однако от замысла апелляции в верхи августинец не отказывается. Теперь это, если угодно, его «исследовательский прием», средство заставить церковь высказаться по его поводу как можно полнее, «снизу доверху»: от провинциального доминиканского капитула до вселенского собора. Лютер пользуется юридическими фикциями, чтобы заставить своих обвинителей раскрыть все карты. Это уже не просто нравственная, а правосознательная позиция.

Нельзя сказать, чтобы люди, обвинявшиеся в ереси, уже прежде (и в XV, и в XIV веке) не ведали о подобной линии поведения. Но, пожалуй, никто до Лютера не проводил ее с такой последовательностью, дотошностью и упрямством.

В средние века еретики, убежденные в своем правоверии, нередко предлагали выступавшим против них обвинителям своего рода судебную дуэль: если я не прав — пусть меня сожгут, но если прав — пусть сожгут моего противника (еще в середине XVI столетия Сервет хотел на этих условиях судиться с Кальвином). Лютер менее всего стремится к подобной дуэли с Кайэтаном. Он сомневается, робеет, его трясет лихорадка. И все-таки 12 октября он вступает в борьбу с такой решимостью, словно заключил пари, ставкой в которой была вечная жизнь.

Якоб Виа из Гаеты, прозванный Кайэтаном, принадлежал к тем немногочисленным членам коллегии кардиналов, которые честно служили на благо церкви. Его усердие было оценено: в 32 года он уже сделался генералом ордена. Кроме того, Кайэтан не без основания числился и среди доминиканских ученых светил. Он защищал томизм в диспутах с известным итальянским гуманистом Пико делла Мирандолой, а в старости составил комментарии к главному произведению Фомы Аквинского «Summa theologiae».

Интересно, что почти одновременно с Лютером этот видный церковный сановник написал сочинение, посвященное критике индульгенций. Кайэтан возмущался низостью «священной торговли», отрицал допустимость отпущений для умерших, которые не могут уже ни исповедоваться, ни причаститься, и ратовал за строгие епитимьи «добрых старых времен». Однако ни противопоставления раскаяния и внешнего покаянного действия, ни критики учения о церковной «сокровищнице заслуг» его сочинение, конечно же, не содержало.

Кайэтан был, пожалуй, самым образованным теологическим противником, которого Лютер встретил на протяжении всей своей тяжбы с Римом. Некоторые исследователи полагают, что, если бы папский легат сошелся с монахом в открытом диспуте, он (учитывая двойственность и противоречивость тогдашней общей позиции августинца) скорее всего одержал бы верх. Но парадоксальная слабость Кайэтана заключалась в том, что это был не просто оппонент, но авторитарный судья Лютера. Его роль, как и роль Приериа, обязывала его прежде всего к унылому схоластическому начетничеству. Что касается полемических способностей, то ими при столь солидной миссии можно было только щеголять. Лютер готов был диспутировать не на жизнь, а на смерть; Кайэтан — лишь в узких пределах назидательной иронии, которую может позволить себе придворно воспитанный инквизитор.

Глубоко символично, что в Аугсбурге папский легат размещался в доме банкиров Фуггеров. Это был роскошный особняк, о котором итальянский путешественник конца XV века кардинал Эней Сильвий Пикколомини говорил, что в нем «не погнушались бы жить короли». Сюда утром 12 октября и прибыл Лютер, сопровождаемый двумя советниками саксонского курфюрста. В просторной приемной их окружили люди из свиты Кайэтана — высокомерно учтивые итальянцы. Один из них посоветовал Лютеру заботиться не сколько о смысле произносимого (ибо он все равно будет опровергнут и осужден ученейшим кардиналом), сколько о том, чтобы не впасть в вызывающий тон еретика. Реформатор вспоминал впоследствии, что это был час пробуждения его национального чувства. Он твердо решил ответствовать Кайэтану с прямодушием и достоинством немца, находящегося на территории родной страны.

Выслушивание проходило в тесной комнате с тяжелыми романскими сводами. Кайэтан позволил присутствовать на нем представителям августинского ордена: Штаупитцу и Линку. «Меня заранее наставили, — рассказывал Лютер, — как я должен вести себя перед кардиналом. Сперва я пал пред ним ниц. Затем, когда он дал знак подняться, я встал на колени. И лишь после нового приглашения поднялся совсем. Я извинился за то, что заставил себя ждать, поскольку сам находился в ожидании охранного письма, и заверил [кардинала], что не жду от него ничего, кроме истины».

Заверение Лютера было глубоко серьезно и совершенно точно выражало его новое умонастроение, то есть готовность признать истину (но непременно доказанную), как бы горька она ни была. Кайэтан воспринял это заверение просто как ритуальную формулу учтивости и отвечал на него ни к чему не обязывающими приветливыми словами. Затем лицо кардинала сделалось суровым. Он объявил, что по поручению его святейшества папы должен потребовать от монаха смиренного отречения. Лютеру следует, во-первых, раскаяться в своем заблуждении, во-вторых, никогда более не учить этому заблуждению и, в-третьих, воздержаться от любых происков, которые могут нарушить мир в церкви. Лютер попросил разъяснить, в чем состоит его заблуждение. Кардинал указал на тезис 58, а также на тезисы 53–55, 92–95. Их ошибочность он резюмировал следующим образом: Лютер не признает достоянием церкви «сокровища, накопленные Христом и святыми», что противоречит декреталии папы Евгения IV; Лютер предполагает, будто спасительной силой обладают не таинства, а вера в евангельское слово, что ново и ложно. Кардинал считал делом чести доказать прежде всего первое обвинение, которое уже ранее предъявили его орден и его курия. Тяжба по этому поводу продолжалась на протяжении всего аугсбургского выслушивания: до действительно серьезного теологического разговора соперники так и не добрались.

Лютер с самого начала коротко и резко ответил Кайэтану, что декреталии Евгения IV для него не авторитет, так как они не основываются на Священном писании, а просто повторяют произвольное мнение Фомы Аквинского.

Это заявление разрушало весь заранее задуманный сценарий допроса. Вместо того чтобы полемизировать, Кайэтан сбился на нотации. Он слушал Лютера невнимательно, с трудом сдерживал гнев и, постукивая по столу сухими длинными пальцами, все чаще повторял: «Смирись. Сознайся в заблуждении. Этого, и только этого, требует от тебя папа». Он уже изменил слову, которое дал курфюрсту Фридриху, поскольку не спорил, а вымогал отречение.