Эрих Соловьев - Непобежденный еретик. Мартин Лютер и его время

В начале XVI века участников «Союза Башмака» наказывали отсечением пальцев: уродовали правую руку, которую крестьянин подымал вверх, когда давал повстанческую присягу. В 1525–1526 годах повсеместно прибегали к иному карательному изуверству — выкалыванию глаз. Это делалось, чтобы крестьянину впредь неповадно было читать немецкую (лютеровскую, «Сентябрьскую»!) Библию и искать в ней своего «божьего права».

Глумление над именем и учением Лютера было частью дворянско-княжеских издевательств над захваченными повстанцами. Об антикрестьянском памфлете каратели не вспоминали, видя в нем дешевую хитрость. 23 августа 1525 года папа Клемент VII послал графу Трухзесу фон Вальдбургу, предводителю войск дворянско-княжеского Швабского союза, велеречивое приветствие, в котором крестьянское восстание обличалось как порождение «злостного еретического духа». «Если бы не Вы и не Ваша дельность, проницательность и сила, — возглашал папа, — ненависть гнусных еретиков, распаливших дерзкую толпу, обрушилась бы на все духовенство, на все дворянство, на всякое общественное и частное достоинство, на нравы, законы, права и, наконец, на самую Германию с мечом, убийством, огнем, пагубой и ввергла бы столь мужественный и благородный народ, доселе отмеченный исключительной заботой о человечности и уважением к католической вере, в озверение и неспособность что-либо понимать». Клемент достаточно прозрачно намекал на то, что успешное подавление бунтовщиков должно бы простереться и до духовных истоков мятежа.

Немецкие католики требовали этого уже в мае. Князьям, говорили они, следовало бы привлечь к ответственности главного виновника беспорядков, который с недавнего времени «лицемерно выдает себя» за их яростного противника. Покоя не будет, покуда немецкий мирянин не перестанет самостоятельно судить о Писании и не вернется в блаженное состояние умственной подопечности, которого лишил его Лютер.

Та же мысль проводилась и в католических сочинениях, рассчитанных на простолюдина. К тысячам ослепленных, которые вереницами ползли по дорогам Германии, паписты хотели добавить десятки тысяч добровольно завязавших себе глаза .

Роттенбургский хроникер и сатирик Микаэль Эйзенхарт обращался к простым читателям «Сентябрьской Библии» со следующими словами:

Как же реагировал Виттенберг на новую атаку католиков?

Меланхтон был встревожен. Он считал, что надо возражать, оправдываться, еще и еще раз повторить лютеранские антиповстанческие декларации. Иначе, неровен час, «романисты» приведут карателя Трухзеса в Виттенберг. Между тем в самом Лютере не было ни прежнего полемического пыла, ни тревоги за престиж виттенбергской партии. В последние месяцы Крестьянской войны им овладело ощущение никчемности всех масштабных замыслов, всех действий, рассчитанных на общественное одобрение или порицание. Подавленный событиями, он с головой ушел в мелкие хлопоты: сетовал о пустующих виттенбергских школах, журил прихожан, пропускавших церковные службы, устраивал жизнь монахов и монахинь, которые покидали монастыри.

В трактате «О монашеском обете» и других сочинениях 1520–1523 годов Лютер выступил с резкой критикой целибата (безбрачия католического духовенства).

Способность к целомудрию реформатор считал возможным, но редким дарованием. Лишь исключительные натуры, подобные Франциску Ассизскому, переносят это состояние радостно и просветленно, «когда весь человек любит целомудрие». Но лишь такие радующиеся девственники и угодны богу: целомудрие натужное, принудительное не может доставить творцу никакого удовлетворения. Кроме того, оно, как показывает опыт, обычно оканчивается «диким бунтом плоти», человек «доходит до того, что лучше бы ему помереть». Утесненное тело мстит разрушительными взрывами страстей. Реформатор подозревал, что в течение многих веков целибат соблюдался лишь единицами, большинство же священников — именно из-за мечтательной суровости этого обета — опускалось до распутств, которых никогда не позволил бы себе мирянин. Подозрение это представлялось современникам Лютера весьма обоснованным, поскольку в начале XVI века сожительства и неразборчивые половые связи клириков были повсеместным явлением, которое почти не скрывалось.

Лютер решительно настаивал на том, что человек, как существо греховное, не может быть полным господином своего тела. Самое большее, что для него посильно, — это не сделаться рабом похоти. Надо признать плоть и следовать «правилу полумеры», то есть удовлетворять половое влечение в границах предписанной богом моногамии. Решение не идеальное, но здесь, на земле, люди и не должны стремиться к осуществлению предельных идеалов (принцип, который с 1525 года займет решающее место во всех рассуждениях Лютера о человеческом общежитии).

Реформатор был далек от того, чтобы — по примеру поэтов Возрождения — видеть в супружестве увенчание восторженной любви. Брак мыслился им как установление сугубо прозаическое, как, может быть, и не сладкое, но спасительное лекарство от самого худшего — «разврата и содома». Жизнь в браке — это непрекращающееся моральное усилие, терпение и прощение; это исполнение многих трудных обязанностей и прежде всего — обязанности воспитания детей, которую Лютер уже в молодые годы ставил выше всех подвигов воздержания. Осветится ли брак любовью, зависит от бога: она — дар и благодать, а не последнее нравственное основание семейной жизни.

Лютеровская критика целибата и утверждение супружества в качестве всеобщей христианской обязанности произвели глубокое впечатление на реформаторски настроенное немецкое духовенство. Вступление священников в брак стало важной частью совершавшихся в Германии церковных преобразований.

Первыми в истории Германии семейными пасторами были соратники Лютера Зейдлер и Бернарди. Зейдлер, проживавший в католической части Саксонии, был осужден за это герцогом Георгом и умер в тюрьме. Бернарди, подданный курфюрста Фридриха, опале не подвергся. В конце 1522 года в Страсбурге вступил в гражданский брак Мартин Буцер, а летом 1523-го Томас Мюнцер женился на бывшей монахине, альштедтской красавице Оттилии.