Эрих Соловьев - Непобежденный еретик. Мартин Лютер и его время

Однако мы впали бы в ошибку, если бы стали утверждать, будто истолкование евхаристии, отстаивавшееся Лютером в споре с Цвингли, было просто «пережитком католического средневековья».

И точке зрения Цвингли, и точке зрения Лютера в реальной истории антифеодальной борьбы еще принадлежало будущее. В их лице сталкивались два течения самой бюргерской реформации. Швейцарскому горожанину, воспитанному в традициях городской независимости, достаточно было верить, что бог просто поддерживает его собственную рационально взвешенную инициативу, его суровое и мужественное умонастроение. Горожанину средне- и нижнегерманскому, хозяйственная и политическая ситуация которого была до отчаяния драматична, этого было мало. Он должен был верить, что бог телом своим проникает в него, движет им и вызволяет его даже из крайних бедствий. Солдаты Вильгельма Оранского и солдаты Кромвеля в крайних ситуациях подобным же образом сознавали себя.

Что для нас особенно существенно, и Цвингли и Лютер в споре об евхаристии вели себя совершенно принципиально, ни под кого не подлаживаясь. Оба обосновывали и пытались внушить своему читателю то, «что полагали всерьез». Оба не могли быть переубеждены.

Осенью 1528 года полемика прервалась, причем за Лютером осталось последнее слово. Она, возможно, и не заняла бы столь видного места в истории Реформации, если бы год спустя обе партии не оказались втянутыми в масштабный политический замысел, вызревший в головах протестантских князей.

Лютеранские и католические земельные государи были едины в стремлении подавить крестьянское восстание. После победы над ним вновь начались размежевание и вражда. Уже летом 1525 года пять католических князей заключили союз в Дессау с целью насильственного подавления нового вероучения. В феврале 1526 года в Готау Филипп Гессенский вступил в оборонительную коалицию с новым курфюрстом Саксонии Иоганном (преемником умершего 7 мая 1525 года Фридриха Мудрого). К ним примкнули позднее северогерманские города Люнебург, Мекленбург, Анхальт и др. Религиозные исповедания впервые стали символами внутригерманской княжеской усобицы.

Это было зловещее предзнаменование. Традиционные феодальные распри укрупнялись и заострялись за счет религиозного раскола. Новые союзы князей уже предрекали время, когда Германия сделается полем жуткого тридцатилетнего сражения католической Лиги и протестантской Унии.

В июне — августе 1526 года рейхстаг в Шпейере вынужден был констатировать, что имперское правительство не может обеспечить никакого общего регулирования церковных вопросов. Постановлялось, что до созыва национального собора князья должны распоряжаться религиозной жизнью «так, как каждый из них надеется отвечать перед богом и императорским высочеством». Поземельное развитие немецкой церкви было признано юридически.

В феврале — марте 1529 года на втором шпейерском рейхстаге князьям-католикам удалось провести решение о неукоснительном исполнении в Германии Вормсского эдикта. Однако нововерческое меньшинство не подчинилось и заявило протест (отсюда, между прочим, и пошло название «протестанты», закрепившееся затем за лютеранской, цвинглианской и кальвинистской церковью).

Во главе протестантского Готауского союза стоял честолюбивый протектор ландграф Филипп Гессенский (тот самый, который в мае 1525 года вырезал крестьянское войско под Франкенхаузеном). Ландграф завязал дружеские отношения с Ульрихом Цвингли [64] В 1525 году швейцарский реформатор и гуманист осуждал крестьянское восстание так же сурово, как и виттенбергские теологи. . К весне в их головах созрел план грандиозной протестантской коалиции, охватывающей северные и срединные немецкие княжества, торговые города Юго-Запада, Тироль и Венецию. Этот новый союз «от Балтийского до Адриатического моря» Филипп надеялся повернуть против императора Карла, который именно теперь, выбравшись из долгой череды войн, собрался наконец всерьез заняться разросшейся «немецкой ересью». Ландграфом овладела мечта о германской королевской короне. Ради ее осуществления он готов бы был якшаться не только с лидерами бюргерской реформации, но, пожалуй, и с анабаптистами.

Филиппу нужна была широкая, примирительная религиозная платформа. 22 апреля он предложил Цвингли провести собеседование с Лютером и договориться по вопросу о таинствах. Цвингли согласился, но предупредил, что не надеется на успех.

Когда дело дошло до Лютера, тот сказал, что не сядет со швейцарцами за один стол. Ландграф, однако, стал настойчиво обхаживать нового лютеровского курфюрста Иоганна Верного.

Со слов Лютера, курфюрст питал неприязнь к швейцарским «сакраментаторам», как окрестили в Виттенберге радикальных истолкователей таинств. Однако учтиво-настойчивые приглашения Филиппа и его соблазнительные посулы сделали свое дело: курфюрст распорядился, чтобы Лютер выехал на встречу со швейцарцами и по мере возможности содействовал выработке общенемецкого протестантского кредо.

29 сентября в Марбург, в замок ландграфа, прибыли из Швейцарии Цвингли и Эколампад, из Страсбурга Буцер, Гедио и Якоб Штурм, а из Виттенберга Лютер, Меланхтон, Йонас и Круцигер. Это был самый представительный за всю историю Реформации съезд евангелических вождей.

9 октября 1529 года после предварительных встреч состоялся «марбургский разговор о таинствах», в котором приняли участие только Лютер, Цвингли и Эколампад. Цвингли вел себя в духе «сердечного братского согласия», Лютер держался настороженно и надменно. Швейцарцы выкладывали один довод за другим, а он сидел нахохленным вороном и крупными буквами чертил на суконной обивке стола евангельские слова: «Das ist mein Leib» («сие есть тело мое»). Беседа ничего не дала: замысел примирительного общепротестантского кредо (а вместе с ним и политический проект Филиппа Гессенского — Цвингли) был сорван. Принятые 5 октября «15 марбургских статей» были не документом согласия, а скорее договором о ненападении.

Можно сколь угодно резко осуждать Лютера-человека, бранить его за высокомерие и надменность (он и сам говорил впоследствии, что в Марбурге «извивался, как червяк в пыли», и был «упрямее черта, который торгует душу»). Но очевидно, что узким прагматиком и марионеткой протестантских князей реформатор не был. Более того, он говорил по возвращении в Виттенберг, что его сильно разозлил «пройдоха Буцер», который был согласен на любую формулу евхаристии, лишь бы выиграло дело, задуманное его патроном Филиппом Гессенским. Лютер считал вопрос об евхаристии принципиальным, относящимся к «священному плану истории», к «перспективе спасения», и не сделал ни малейшей идейной уступки в пользу главы Готауского протестантского союза. «У нас и у вас разный дух», — говорил он Цвингли, и это было для него решающим.