Уильям Салливан - Тайны Инков

Эта тенденция в Тиауанако выражается не только в систематическом распространении земледельческих колоний, снабжаемых караванами лам из бассейна Титикаки, но также тем фактом, что в то же самое время, когда вожди Тиауанако посвятили Акапану культу воинов, они взамен ее развернули на новой земле строительство святыни Пума Пунку («Львиные Ворота»). Четырехъярусная платформа пирамиды, с собственной системой каскадов водопадов и изящно вырезанными из камня архитравами, Пума Пунку называлась «одной из самых красивых и сложных в архитектурном отношении строений, когда-либо созданных в древнем андском мире» (Колата). Она находилась над основными воротами этого строения, где первоначально располагалась фигура Бога Ворот, о значении которого для земледельческой цивилизации уже было подробно рассказано выше. Эта фигура была ошибочно перемещена к воротам в Каласасайю в неизвестное время и неизвестными людьми.

Обсидиановые наконечники всегда находили в Уари по соседству с культовыми трофейными головами. Спектрографический анализ тщательно отделанных обсидиановых наконечников в Серро Амару указывает на их происхождение из долины Куско. Как и в пяти сотнях миль к югу, в долине Куско в Пикильякте, археологи нашли здесь «совершенно очевидное жертвоприношение из десяти человеческих черепов… характерную форму церемониального поведения в Уари».

Колата предполагает, что основание (приблизительно в 650 году н. э.) Пумы Пунку, земной святыни земледельческого мировоззрения в Тиауанако, к югу от Акапаны, в период правления воинов могло впервые представлять собой воплощение в пространственную форму идеи сословных делений. В это время, как доказывает Колата, господствовали над Тиауанако жрецы воинов. Как я уже говорил, эту действительность можно также интерпретировать и таким образом, что обусловливала деление на три сословия, весьма похожее на деление древнего ведийского общества на священников (браминов), воинов (раджпутов) и земледельцев (дхунджей).

Одним из аспектов этой традиции была попытка некоторых местных хронистов примирить библейскую и андскую традиции. С разной степенью осторожности ученые теперь соглашаются с тем, что в период после конкисты это стремление могло основываться на нескольких более ранних источниках исторической перспективы. Саломон называл этот период «ренессансом», указывая, в частности, на Пачакути Ямки и Гуамана Пому, но считал, что это замечание предполагает, что представленные ими идеи являли собой «переосмысление» прошлого, основанное на очевидном стремлений Гуамана Помы примирить библейские и андские хронологии. (Саломон цитировал, но со всей очевидностью относился скептически к утверждению Тернера о том, что такие труды, как уарочирийские мифы, имеют структурные сходства с Библией вследствие схожести структурных исторических условий.) С другой стороны, что касается Гуамана Помы (кого даже наиболее придирчивый из ученых назвал «рехнувшимся» [Хемминг]), Моника Харнс недавно показала, что ряд портретов инкских царей, написанных без обращения к Гуаману Поме неизвестным художником в середине XVIII столетия, «содержал генеалогию царей, которая до тех пор считалась уникальной особенностью повествования Гуамана Помы, законченного в 1615 году… И Гуаман Пома Аяла, и неизвестный художник… [видимо]… опирались на общую историческую традицию… Потрясающее сходство между исторической философией, лежащей в основе как неизвестных портретов, так и генеалогии инков Гуамана Помы, заставляют думать, что этот последний хронист был не единственным творческим и оригинальным индивидуумом, не поглощенным западной логикой, а в большей мере выразителем альтернативной исторической традиции, которую, быть может, и не изобретал он сам».

Мое личное мнение состоит в том, что такие авторы, как Гуаман Пома, черпали вдохновение в андской мифологической традиции, которая, согласно изложенным в данной книге аргументам, имела гораздо больше общего с библейской традицией, нежели просто «структуру».

«Глава 3, излагающая миф о потопе, и глава 4, повествующая об исчезновении Солнца, заканчивает раздел, посвященный седой старине» (Саломон).

Эта тема поднимается в первой главе уарочирийских мифов и затем разрабатывается в главе 27.

Слово кару, входящее в имя Уальяльо Каруинчо, происходит из кечуа и означает «очень далекое» или «чужестранца», когда применяется по отношению к людям.

Из главы 2 этoй книги у читателя может сложиться впечатление, будто жрецы-астрономы у инков одевались в грубую сутану, постились и проживали в одиночестве в горах таким же образом, как и самец ламы в мифе о потопе. По моему мнению, эта традиция должна восходить к Тиауанако и просто иным способом указывает по существу на скромный образ жизни капаков бассейна озера Титикаки, выраженный в таких же скромных кварталах их проживания в Тиауанако.

Зятя ведут в антис, традиционно ассоциируемый с «дикостью» амазонских племен восточных склонов и долин. Антисуйу — простирающееся до дебрей Амазонки — являлось инкским названием восточной четверти империи. Саломон отмечает, что слово антис может также означать расположенные ниже и покрытые лесами области чаупиюнги, простирающиеся на запад, до Тихого океана, однако в случае с зятем его ведут вверх, что в Уарочири означает на восток.

Весьма вероятно также, что слово спай, буквально — «считать», встречаемое в данном мифологическом контексте (определяющее способность собрать множество рабочей силы в качестве демонстрации большого политического могущества), объясняет происхождение инкского династического титула юпанки — буквально «ты будешь считать», — принятый не кем иным, как самим Пачакути Инкой.

Эта претензия звучит правдоподобно. Уанка имели очень тесные отношения с Уари. Присутствие Уари на уанкской территории очевидно по двум аспектам. Во-первых, характерная для Уари модель строительства высокогорных террас на прежних пастушеских землях появляется в уанкской области повсюду около 650 года н. э. Брауман полагает, что это представляет собой переход уанкских деревень под управление Уари, в то время как Моусли говорит об «адаптивном развитии». Во всяком случае, одной из наиболее важных святынь в сфере влияния Уари был источник, известный под названием Уариуилька, из которого появились уанка, согласно их собственному утверждению. Если верно мое предложение о том, что Уари сотрудничало с пастухами, то влияние Уари на уанкскую область — которая вплоть до 650 года н. э. была единственным районом за пределами бассейна Титикаки, обладавшим наибольшей численностью стад лам, — может быть результатом включения Уанка в престижную торговлю кокой и продуктами Пачакамака. В свою очередь, это могло бы объяснить исконную вражду между яуйо — которые и сами являлись владельцами караванов лам — и уанка, действовавших совместно с Уари, помогая расширять его влияние вплоть до центрального Тихоокеанского побережья и предоставляя собственные караваны лам для обслуживания торговой сети, которую прежде обслуживали яуйо.