Марк Батунский - Россия и ислам. Том 1

264 ПСРЛ. T. VIII. С. 151; т. XII. С. 116–117.

265 ПСРЛ. T. XXV. С. 297.

266 ПСРЛ. T. VIII. С. 151; т. XII. С. 116–117.

267 См. подробно: Греков И.Б. Очерки по истории международных отношений Восточной Европы XIV–XVI вв. М., 1963. С. 184–187; Базилевич К.В. Внешняя политика… С. 102–118.

268 Согласно Д.С.Лихачеву, русская культура на рубеже XIV–XV вв. переживает «Предвозрождение», в XVI в. – период «неудавшегося Возрождения», в XVII в. – «замедленный Ренессанс», а в XVIII в. складывается уже культура Нового времени (см. подробно: Лихачев Д.С. Развитие русской литературы X–XVII веков. Л., 1973. С. 120, 124, 139). По мнению В.В. Кожинова, «русскую культуру XIV–XVI вв. вполне можно сопоставить с так называемым Каролингским возрождением (VIII IX вв.), Оттоновским возрождением (X–XI вв.) и даже с поздней готикой во Франции XV века (я бы не сказал этого только об итальянском Проторенессансе)… В XIV–XVII веках русская литература не решила и не могла решить задачи Ренессанса. Она решает их в конце XVII – первой трети XIX века» ( Кожинов В.В. Типология и своеобразие. (Еще раз о построении истории русской литературы) // Контекст 1975. Литературно-теоретические исследования. М., 1977. С. 266–267). Подобные точки зрения не встречают в целом поддержки в советской науке, склонной акцентировать едва ли не одновременность западноевропейского и русского Ренессансов.

269 Я никак не хочу преподнести эту его ориентацию как некое отрицательное явление: будучи «общим», традиционно-христианское мировидение было в то же время и «личным» (понимая под таковым и конкретно-национальное начало); его всеобщность не противоречила его «личному» усвоению и преломлению; более того, только такое «общее» и могло представать глубоко индивидуальным. В «донационалистическую» эпоху движение общехристианского ценностного символического комплекса происходило так, что можно было наблюдать за постепенной сменой направлений – генеральная тенденция направлялась то в ту, то в другую сторону, так что в принципе этими колебаниями затрагивались крайности, которые приводились к своему синтезу совокупностью исторического процесса. Эти же колебания были настолько замедлены, что вполне соразмерялись с «типично-христианской личностью», как некоей цельной, устойчивой и при всех изменениях положительно-прочной величиной. Нет, конечно, смысла сколь-нибудь подробно доказывать, что развертывание националистической идеологии породило необычайно широкую амплитуду противоречий – в том числе и внутри нее же самой – и приводило к взгляду на реальность (включая сюда и ее мусульманские сегменты) как на хаос. Последний может, пусть в минимальной степени, регулироваться только узко-конъюнктурными политическими комбинациями, познаваться лишь путем априорных «выправлений» или обыденно-практических оценок и двигаться исключительно в соответствии с беспрестанно меняющимися аксиологическими ориентирами. С другой стороны, присущая и национализму ностальгия по недифференцированному состоянию культуры (а поэтому – сохранение им на самом видном месте конфессиональных лояльностей) в противоестественной комбинации с курсом на бесконечную редукцию человечества ко всевозможным этническим субстратам, на решительное отрицание какой-либо внутренней и вечной связи между ними превращало каждое «национальное сознание» в нечто, не равное себе, одновременно тождественное и внеположное собственным элементам.

270 Как и на Западе, в России процесс централизации государственности вел к конфликту между светской и духовной властями, нередко оканчиваясь в пользу первой (см. подробно: Сахаров А.М. Церковь и образование Русского централизованного государства // Вопросы истории. 1966, № 1; Его же. Образование и развитие Российского государства в XIV–XVII вв. М., 1969).

271 ПСРЛ. T. XXV. С. 328.

272 Там же. С. 326, 327.

273 ПСРЛ. T. XIX. Стб. 7–8.

274 ПСРЛ. T. XII. С. 228–229.

275 Наверное, ставшее затем нормой использование в войнах с Западом иррегулярных, обязательно сохраняющих свой пугающий иноземцев «этнический колорит» восточных (или «полувосточных» вроде казачьих) отрядов имело две цели: запугать европейцев «дикой Азией» и одновременно продемонстрировать, что лишь одна Россия в состоянии последнюю не только сдержать, но и в случае необходимости полностью использовать в собственных интересах.

276 Матвей Меховский. Трактат о двух Сарматиях. Введение, перевод и комментарии С.А.Аннинского. М.—Л., 1936. С. 26–27.

277 «Впереди будут еще упорные войны с другими ханствами, которые в первой половине XVI в. попытались под эгидой турецкого султана создать единый антирусский фронт и резко усилили военное давление на русские границы. 48 крымских и около 40 казанских походов отразит за эту половину столетия Россия… Будут опасные нападения крымцев во второй половине XVI в., когда они, пользуясь отвлечением русских полков на поля Ливонской войны, прорвутся даже к самой Москве… Будут многочисленные набеги и в первой половине XVII в., вынуждавшие Российское государство прилагать огромные усилия к укреплению южной границы, создавать мощные оборонительные «черты», протянувшиеся на сотни верст» (Каргалов В.В. Конец ордынского ига. С. 122).

278 Там же.

279 Ибо Белой Россией именовали Северо-Восточную Русь (см.: Хорошкевич А.Л. Русское государство в системе международных отношений конца XV – начала XVI в. М., 1980. С. 84).

280 Любопытно, что на Западе заключение какого-либо союза католической державой со «схизматиками-русскими» рассматривалось как нарушение канонической чистоты. Именно поэтому датский король Ганс «вынужден был как-то оправдываться, ссыпаясь на свое желание обратить русских в католичество» (Хорошкевич АЛ. Русское государство… С. 195). Польский король Жигимонт обвинял маркграфа Альбрехта (магистра тевтонского ордена) в сговоре с русскими, этими «неверными, врагами… всех христиан» (Там же. С. 160). В свою очередь, русские неустанно обличают «латиньское богомрьзкое служение» (см. подробно: Пашуто В.Т. Образование Литовского государства. М., 1959. С. 63–67). О взаимоотношениях Ивана III и Османской империи см.: Смирнов Н.А. Россия и Турция в XVI–XVII вв. Т. 1. М., 1946. С. 68–70, 72–73. И тогда и позднее обе державы многократно уверяли друг друга в «братстве, дружбе и любви».

281 Базилевич К.В. Внешняя политика… С. 190.

282 Иван III властвовал над мусульманской Казанской землей 18 лет, сменяя по своей воле ханов и даже собирая там некоторые пошлины. Это положение было узаконено с международной точки зрения согласием другого мусульманского монарха – крымского хана. Когда Иван III заменил в Казани хана Махмет-Аминя его младшим братом, то Менгли-Гирей писал в Москву: «…тамошним (Казанским. – М.Б.) землям государь ты еси…» (Там же. С. 401).