Марк Батунский - Россия и ислам. Том 2

Дальнейшие федоровские обвинения в адрес ислама, хотя в целом и не блещут оригинальностью, настолько порой оригинальны и по форме, и по подходу, что кажется целесообразным воспроизвести хотя бы некоторые из них:

«Магометанский Бог – это Бог, чуждый человеку, не сострадавший ему, не вселявшийся в лице сына в плоть человека, не испытавший ни его горестей, ни его нужд… Признавая безусловное несходство и бесконечное расстояние между Аллахом и человеком, ислам, сам того не сознавая, не присваивает и Аллаху совершенства, т. е. ни благости, ни всемогущества, ибо не только созданные им существа способны лишь к размножению и к истреблению, но и воссозданные, или воскрешенные, отличаются лишь необузданной чувственностью. По исламу и творение и воскрешение безусловно трансцендентны, т. е. составляют исключительно дело Аллаха, а не человека; и этим ислам унижает человека до зверя, до скота, творческую же силу Аллах ограничивает созданием этих звероподобных и скотоподобных существ» 143.

Более того, «ислам, как иудейство и язычество, есть религия кровавых жертв» 144.

Ислам рисуется Федорову как тотально-деструктивная сила в истории человечества:

«Мнимое единство ислама состоит в безусловном подчинении себя слепой силе природы, в которой он видит волю Аллаха (фатализм), и в непрерывной борьбе с себе подобными (фанатизм). Быть жертвами слепой силы и орудием истребления живой силы – такова истинная, идеальная заповедь ислама. «Ислам и газават»… вот полное имя магометанства» 145.

А все потому, что единство Бога возможно при том лишь условии, что «люди питают к нему сыновнюю любовь; имеют к нему страх, то как бы ни унижали, как бы ни уничажали себя, тем не менее, пока /они/ существуют, они ограничивают его единство». Кажутся интересными следующие федоровские аргументы:

«…Бог, как фанатизм, существует до тех только пор, пока существуют ограничивающие Его существа, с уничтожением же их уничтожается и Он сам; ограничения Он не терпит, а без ограничений существовать не может, следовательно, это мнимое лишь единство. И потому для сохранения единства нужно или в Боге допустить безусловную нетерпимость, всеуничтожающий фанатизм, или же во всем созданном признать стремление быть любящим сыном. И в первом случае покорность воле Аллаха выражалась бы – положительно – в священной войне, в обязанности быть орудиями истребления для водворения единства; а отрицательно – в том, чтобы быть жертвами истребления, не противодействовать, а страдательно принимать болезнь и смерть, не противодействовать и той естественной, столь же животной, как и истребление, страсти, которая проявляется в многоженстве. И чем на самом деле отличается эта монотеистическая религия от тех религий, которые поклоняются и производительной и истребительной силе?!… язычество и иудео-магометанство различны только в мысли, в представлении, в догмате и тождественны в заповедях» 146.

Но ислам не только этим страшит Федорова: «Магометанство силится, по подобию Аллаха, сплавиться в один молот ( панисламизм, т. е. Азия и Африка, вооруженные европейским оружием) для поражения христиан». А между тем, сетует Федоров, христианство «вовсе не думает, что его задача расковать этот молот в орудие, образующее смертоносную силу природы в живоносную, чтобы исполнилось пророчество» 147.

Тут надо напомнить, что, согласно Федорову, человек не только венец развития природы, но и сам должен стать субъектом воздействия на породившую его природу для ее преобразования и одухотворения.

Регуляция природы означала прежде всего ее «метеорическую регуляцию» – «ветры и дожди обратятся в вентиляцию и ирригацию земного шара как общего хозяйства» 148, и психика, внутренний мир человека – притом независимо от его национальности, расовой и тем более конфессиональной принадлежности – должны перестраиваться одновременно с физическим и даже намного раньше. Основная переориентация эмоциональной сферы человека связана прежде всего с обращением всей души живущих к умершим предкам, с достижением взаимознания, внутренней прозрачности людей друг для друга, что вместе с восстановлением во всей своей глубине чувством родства и братства приведет к особой форме общественного устройства – психократии, т. е. власти психики, чувства и разума, а не внешнего принудительного закона.

Но коли так, то и ислам нельзя считать вечной угрозой человечеству:

«По логике всеотеческой, раскрывающей причины небратства, недостаточно только обезоружить ислам: нужно принять еще во внимание условия, вызвавшие к бытию религию войны. Ислам не вечен, но он будет существовать до тех пор, пока степь и пустыня не станут нивою, а урожай на этой ниве не будет обеспечен обращением орудий войны в орудие спасения от голода, т. е. в орудие метеорической регуляции» 149.

Федоров указывает и еще один путь снятия дихотомии семитство (иудаизм – ислам) / арийство (христианство): это универсализация учения Троицы. «Если справедливо, – пишет он, – что деизм есть принадлежность семитов, а пантеизм – арийских племен, то учение о Троице как заповеди заключает в себе примирение этих племен; в этой же заповеди предписан мир и всем коленам земным» 150.

Но единственные стойкие хранители всеблагого учения о Троице – русские, «народ, который не мог удовлетвориться бессыновним Богом ислама и богами, покровительствовавшими оставлению сынами отцов и равнодушными к братству…» 151.

Федоров идет дальше, прямо отождествляя русских с арийским субстратом.

В то же время у Федорова – как последовательного апологета православия – заметен, так сказать, «константинополецентризм». Вот краткая федоровская схема начертания древнего и средневекового и – отчасти – современного ему этапов мировой истории:

«…Константинополь как центр совершающегося, хотя и… бессознательно, объединения человеческого рода… Персидские войны, как борьба Востока, идолоборцев, с Западом, идолопоклонниками, как борьба деспотизма с рознью (т. е. язычеством. – М.Б.)… становится известною Византия, город столь же восточный, сколько и западный… Обходные движения древнего мира семитов 152. Колонизационное движение на Восток, приведшее к занятию Трои, отбросило семитов из Эгейского моря и принудило их к обходным движениям, в тыл греков (т. е. арийцев. – М.Б.), к северу (варяги) и на юг, в Индию… Константинополь был сторожею, прикрывавшею движение на Восток к Колхиде (Кавказу), Памиру 153, Индии и на север от грек в варяги… Древний мир не был ли только исканием центра? Константинополь был началом конца древнего мира и его могилою; и в эту могилу по обычаю погребальному было положено все, чем любил заниматься умерший: художественные произведения, книги… Расхищение здесь этой могилы было началом так называемого возрождения (кстати говоря, крайне антипатичного Федорову. – М.Б.) для Западной Европы… Константинополь, – как центральный Кремль, в котором сосредоточилось все выработанное древним миром… Очерк истории, как мировой битвы, развивающейся вокруг Константинополя, как центра мира» 154.