Нинель Максименко - Ищи Колумба !

- Не стал, еще бы! - И Ростислав Васильевич громко захохотал. Марианна, представь себе, я прихожу к нашему заму - Петру Ивановичу и сую ему под нос эту карту. Ха-ха! Нет, ты представь, Марианна, - и Ростислав Васильевич даже поперхнулся чаем, - ты представь себе физиономию Петра Ивановича, когда я сую ему под нос эту карту и прошу этак тысяч десять на экспедицию. Ха-ха-ха!

И тут я, сама не знаю как, вдруг закричала:

- Ну что вы смеетесь? Вы тоже не верите?

Ростислав Васильевич сразу стих и поверх очков посмотрел на меня.

- Что вы, Тата! Я совсем не над этим смеюсь, совсем не над этим! Я, знаете, вошел в положение Петра Ивановича. Вот представьте сами. Денег отпускают скудно, проблема даже окантовать гравюры, а тут приходит некий сумасшедший старик, сует под нос какую-то нелепую карту. Да понимаете ли, для начальства это то же, что прийти просить деньги на экспедицию на Таинственный Остров! Клянусь вам, одно и то же. Тридцать рублей окантовать Дюрера не дают! Нет - весь сказ.

И тут вдруг я ни с того ни с сего выпалила:

- Ростислав Васильевич, а как вам кажется, ну вот то, что на карте написано, это безвкусица декаданса начала века?

Ростислав Васильевич сначала посмотрел на меня поверх очков, потом снял очки, потом подергал свои волосы и только тогда ответил:

- Видите ли, милая Тата, мое свидетельство не авторитетно. Начало века для меня не история, а как раз то время, когда формировались мои взгляды и вкусы, так что я буду не беспристрастный свидетель. И потом, я чувствую, что это мнение о безвкусице декаданса высказано очень авторитетным для вас товарищем, но все же я позволяю себе... Видите ли, милая Тата, у каждого времени есть свои болячки, но есть и свои герои. И потом, все большое, сильное, настоящее, как бы его ни засовывали в рамки всяких направлений и терминов, все равно останется тем, что есть... Ну это так, общие разговоры, а что касается карты, то там ведь дело не в литературном вкусе, а в верности глаза. При составлении карты важно чутье исследователя природы. Иной раз талантливый исследователь так определит какое-нибудь явление или место, что будто это название приклеилось к нему, другого и быть не может.

- Точно! - закричала я и чуть не перевернула чашку. - Да, да, вот в том-то и дело. Другого быть не может! Как я сразу не поняла. Это же точно то место, я его видела.

- Что вы видели, Тата?

- Я видела гору Мефистофеля!

- Я вас что-то не понимаю. Вы видели, а спрашиваете, верю ли я в эту карту. Что вы там видели?

- Я видела гору Мефистофеля и сразу узнала, что это именно Мефистофель, и вот даже со мной был один человек, ну такой человек, который очень хорошо во всем разбирается, и он тоже сразу сказал, что это гора - Мефистофель.

- Ну дальше, дальше. Что было дальше, что было под горой?

- Под горой - не знаю. Я ходила только на гору.

- Что-то я не пойму, Тата. Вы были рядом с нужным местом, да еще с понимающим человеком и ничего не выяснили, а теперь одна пускаетесь в путешествие, оставляете маму...

- Да, но...

- Ну что же "но", милая девушка, что же "но"?

Ростислав Васильевич так решительно надел очки, что я подумала: все. Сейчас он меня выгонит. Но Марианна Николаевна спешила мне на помощь:

- Ростислав, спокойней, спокойней. Она тогда не могла.

- Не могла? Почему это она не могла? - загремел Ростислав Васильевич. - Почему?

- Потому что, - сказала я, - потому что, наверно, я растерялась, а тот человек, который был со мной, нисколько не верил ни в карту, ни в человечков. Он смеялся надо мной.

- И вы испугались этого глупого смеха?

- Нет. Наверное, я испугалась с ним поссориться.

Все сразу замолчали. А мне стало ужасно неловко, что я так разболталась.

- Но главное даже не в этом. Я как-то сразу не поняла, что это тот самый Мефистофель. Смотрю - Мефистофель. Нет, не так. Матвей первый сказал: "Смотри, настоящий Мефистофель". Я посмотрела - точно, Мефистофель. У меня даже что-то задрожало внутри. Я вроде бы и вижу, что это Мефистофель, но как вроде бы и не поняла сразу, что это тот самый Мефистофель. Ну, мне трудно объяснить, понимаете...

- Понимаю, очень хорошо понимаю вас. И вы простите меня, что я так накричал на вас. Я оч-чень хорошо вас понимаю... Ты помнишь, Марианна, как со мной было, когда я нашел в хранилище рисунок Рюисдаля? Смотрю на него, вижу, что это Рюисдаль. Бог ты мой, да там ведь и подпись его, которую я не спутаю ни с чьей, а все-таки смотрю и не могу поверить, что это действительно Рюисдаль... Помнишь, Марианна, как я пришел домой и за обедом тебе рассказываю, а ты меня еще спрашиваешь: "Так что же тебя смущает? Почему ты думаешь, что это подделка? Это и есть, наверное, настоящий Рюисдаль". А я глаза выпучил. Ну конечно, это и есть Рюисдаль! Просто сразу не поверил такому счастью. Глазами вижу, а до сознания не доходит. Это ты, Марианна, ты, а то бы я, старый осел, так бы и заложил его обратно с хламом.

- Ну что ты, что ты! Назавтра, конечно, все бы дошло до тебя.

И они оба засмеялись счастливым смехом.

Да, мама правду говорила - лучше людей не бывает.

- Ну так вот, Тата, я слушаю вас, продолжайте. Вы увидели гору, похожую на профиль Мефистофеля, так? Ну, а дальше?

- Я поехала туда через некоторое время. Но совершенно без всякого толку, понимаете. Не знала, куда подступиться. С чего начинать искать. И что я могу одна сделать? И вообще, что я должна делать? Ну, в общем, мне казалось, что все пропало.

Ростислав Васильевич чуть дотронулся до моей руки.

- Все нормально, Тата, как говорят нынешние молодые люди, ваши сверстники. - И он повторил громким голосом: - Все нормально. Именно так все и должно быть. Даже эта ваша паника, она должна быть. Она не даст вам успокоиться, остыть, заставит мозг напряженно думать, искать выход. И он найдется. Обязательно найдется! То, что произошло с вами, это нормальная модель всякого поиска - озарение, затем неуверенность, долгий труд и, наконец, победа! Да, вот еще какой вопрос к вам, милая Тата. Вы сказали о Калабушкине. Вы что-нибудь знаете о нем, что с ним?

- Господи! Да я самое главное вам не сказала. Из-за письма из-за этого я и приехала...

Я рассказала, как пришло письмо в музей и как я на совещании сказала, что это, наверное, писал Калабушкин, а меня высмеяли. Ну, один там сотрудник. Он сначала вроде бы согласился со мной, что да, это тот старик пишет, а потом добавил, что с того света. А потом мама поняла, что он раньше, во время войны, и не старик был вовсе. Это только с ее слов все стали считать его стариком.

Я только секундочку посомневалась, а потом выпалила:

- Вот как вы считаете, в начале войны вы были молодой или старый? Мама тогда вас считала очень пожилым человеком, это даже и у нее в дневнике сказано не один раз.

- Очень пожилым? Меня? В начале войны? - Ростислав Васильевич оглушительно захохотал и стал с ожесточением дергать себя за волосы. - Ты слышишь, Марианна? Меня? В сорок первом! Очень пожилым!