Андрей Ланьков - Август 1956 год. Кризис в Северной Корее

Кроме того, следует учитывать, что оппозиция была значительно ослаблена массовой эмиграцией 1945–1951 гг. Основную массу уехавших на Юг составляли представители привилегированных слоев: бывшие землевладельцы, мелкие предприниматели и торговцы, второстепенные чиновники колониальных учреждений, христианские миссионеры и активисты. В соответствии с наиболее надежными из доступных на настоящий момент подсчетами Северную Корею в течение 1946–1949 гг. покинуло от 456 тысяч до 829 тысяч человек [460]. Число беженцев, ушедших на Юг во время войны 1950–1953 гг., тоже исчислялось сотнями тысяч (от 400 тысяч до 650 тысяч, по различным оценкам) [461]. Это означает, что с 1945 по 1953 г. на капиталистический Юг перебралось более 10 % всего населения Северной Кореи. Ни одна другая социалистическая страна не знала такого масштабного исхода потенциальных «враждебных элементов». zzz

Следует принять во внимание и принудительную депортацию этнических японцев, численность которых до 1945 г. была весьма значительной (к концу 1930-х гг. на всем Корейском полуострове проживало около 650 тысяч японцев, а к 1945 г. их количество могло достигать 800–900 тысяч человек) [462]. Именно японцы составляли основную часть управленческой, культурной и экономической элиты, которая в неколониальных обществах естественным образом состоит из «местных» [463]. За два года (1945–1946) всех этнических японцев заставили покинуть Корейский полуостров — редкий случай когда политика Северной и Южной Кореи почти полностью совпадала. К этой масштабной этнической чистке никогда не привлекалось особого внимания за рубежом, в том числе и в самой Японии, но ее воздействие на корейскую социальную структуру было весьма существенным: большинство чиновников высшего и среднего уровня, многие предприниматели и квалифицированные специалисты были изгнаны из страны, оставив свои рабочие места местным уроженцам, которые таким образом получили неожиданные возможности для социального продвижения.

Эти массовые депортации привилегированных слоев, состоявших как из корейцев, так и из японцев, сделали северокорейское общество куда более однородным, чем общества большинства других социалистических стран. В КНДР было меньше тех, кто хотел вернуть былое богатство и привилегии, и потому был готов приветствовать любую оппозицию, любое смягчение режима. Большинство тех, кто остался на Севере, в колониальные времена были либо крестьянами, либо неквалифицированными рабочими. Новая власть не только не отняла у них сколько-нибудь значительных материальных благ или общественного положения, но, наоборот, дала им надежду и открыла новые горизонты. Не последнюю роль в этом сыграло внедрение массового образования, а также широкое привлечение «рабочих и крестьян» в бюрократический аппарат и на военную службу, в том числе и на командные должности. Более того, коммунистический режим впервые в истории страны дал большинству ее населения по меньшей мере теоретическую возможность повысить свой социальный статус. В КНДР было немало людей, подвергавшихся систематической дискриминации, так называемых «элементов с плохим классовым происхождением». Однако, как бы ни было велико количество этих людей, они не составляли большинства населения КНДР, в то время как дискриминируемые из поколения в поколение крестьяне и крепостные-ноби составляли большинство населения страны во времена династии Ли (Чосон), то есть до конца XIX века. В конечном счете новая система преград на пути «наверх», разработанная уже в КНДР, постепенно опять превратила северокорейскую элиту в закрытую наследственную касту, попасть в которую для простого человека стало практически невозможно. Однако это произошло много позже, уже в 1960-е гг. и 1970-е гг. [464]

Была и ещё одна важная причина, по которой массовое недовольство в Северной Корее по своим масштабам значительно уступало тому, что в те годы можно было бы наблюдать в Венгрии и Польше. Правящие круги КНДР сумели скрыть внутренние разногласия, конфликт в верхах начал разворачиваться довольно поздно, и большинство населения о нем просто ничего не знало. В Восточной Европе открытые раздоры внутри номенклатуры или, по меньшей мере, широко распространявшиеся слухи о таких раздорах немало способствовали зарождению массового протеста. Такая информация давала возможность критически настроенным группам населения рассчитывать на то, что они получат поддержку «сверху» и тем самым воодушевляла умеренную оппозицию (то есть тех, кто был готов удовлетвориться тем или иным вариантом «социализма с человеческим лицом»). Сообщения о раздорах в номенклатурной верхушке провоцировали на активные действия и более радикальные антикоммунистические круги, лидеры которых видели, что некогда монолитный противник переживает внутренние трудности и отчасти деморализован. Умеренная реформистская политика Имре Надя и Эдварда Охаба подготовила почву для падения сталинистских режимов в Венгрии и Польше. В Корее не наблюдалось ни особого смягчения политического режима, ни заметных для населения раздоров в партийно-государственном руководстве.

Таким образом, у оппозиции было мало шансов заручиться поддержкой населения. Однако наличие массового движения (не важно, демократического, националистического или какого-либо еще) не являлось обязательным условием успеха оппозиции. Например, в Болгарии в 1956 г. замена сталинистского ортодокса Червенкова на более либерального Живкова совершилась практически по тому же плану, который Чхве Чхан-ик и Пак Чхан-ок пытались осуществить в Северной Корее — в результате запутанных переговоров и соглашений партийных иерархов и их тайных консультаций с Москвой, но без явной поддержки и, в общем-то, даже без участия народных масс. Болгарский опыт показывал, что, в принципе, и северокорейские заговорщики вполне могли добиться успеха. Слабость массовой поддержки снижала их шансы на победу, но тем не менее отсутствие в Корее массового движения протеста не было непреодолимой преградой для реализации их планов. Ким Ир Сена можно было свергнуть посредством хорошо спланированной и проведенной бюрократической интриги. Однако члены оппозиции упустили эту возможность. Основной причиной их поражения помимо их собственных тактических ошибок и дальновидности их противников был недостаток поддержки среди партийных кадров среднего и высшего звена, чья позиция в условиях отсутствия массового движения и оказалась решающей.

Большинство функционеров среднего звена не понимали и не принимали мотивы оппозиции, заговорщики представлялись им «посторонними», и даже «полуиностранцами». Высшие и средние партийные руководители, как показали дальнейшие события, предпочли поддержать Ким Ир Сена, а не его оппонентов. Августовская атака на Ким Ир Сена провалилась именно из-за действий (или, скорее, бездействия) большинства Центрального Комитета, не поддержавшего оппозицию. Как мы помним, в судьбоносное утро 30 августа к оппозиционерам не примкнул ни один член ЦК ТПК, который бы не был их сторонником по меньшей мере с июля. Как вспоминал В. В. Ковыженко, «было известно, что Ким Ир Сена поддерживает большинство как рядовых корейских коммунистов, так и партийных работников, в том числе и членов ЦК. Как в таком случае его можно было бы снять?» [465]Хотя В. В. Ковыженко в данном случае имел в виду сентябрьские события, это его замечание вполне применимо и в отношении августовского кризиса.