Дмитрий Засосов - Повседневная жизнь Петербурга на рубеже XIX— XX веков; Записки очевидцев

Человека четыре «пасачей» с пешнями в руках, с веревочными лямками от каюка бегут по льду, где он еще держит. Вот встретилась майна, они с ходу спускают каюк в воду, сами бросаются в него и переплывают чистую воду. Иногда валятся в нее по горло, но это их не смущает: в Ораниенбауме они выпьют водки, обсушатся и двинутся обратно.

По хорошему льду ходили буера любителей, которые брали иногда торопящихся пассажиров.

Описывая кронштадтскую жизнь, нельзя не упомянуть о наличии в этом городе Военно-морского инженерного училища, которое выпускало корабельных инженеров и инженеров-механиков [503] . Конкурс при поступлении в это училище был большой, и поэтому в нем оказывались умные, серьезные юноши, в будущем хорошие инженеры с солидным материальным обеспечением.

Все это заставляло мамаш, имеющих дочерей «на выданье», расценивать этих гардемаринов как завидных женихов, поэтому их охотно приглашали в семейные дома запросто, а также на вечера и балы. Когда бал или иное торжество были в самом этом училище, туда стремились попасть мамаши со своими дочерьми.

Это училище, с обывательской точки зрения, считалось немаловажным фактором в обыденной жизни Кронштадта.

Говоря о развлечениях в Кронштадте, мы забыли упомянуть о катке на Итальянском пруду. Лед на пруду расчищался, в нужных случаях поливался из помпы, по периметру обставлялся елками, развешивались фонари, на берегу устраивался павильон с двумя отделениями (женским и мужским) для переодевания и обогрева. Этот каток по вечерам собирал много народу, по воскресеньям на катке играла музыка — военный оркестр. Было оживленно и весело, если не дул свирепый норд-вест. Здесь любила кататься на коньках жена адмирала С. О. Макарова [504] , который до японской войны был главным командиром портов Балтийского моря. Она была, по кронштадтскому масштабу, высокой персоной, но эта веселая адмиральша не лишала себя удовольствия покататься на коньках среди кронштадтцев и не гнула «глупый форс».

Также следует коснуться некоторого своеобразия торговли в Кронштадте. Были магазины, был «гостиный ряд», попросту «козяк», но вот свежую рыбу летом продавали прямо с судов и лодок, которые причаливали к рыбному ряду, расположенному между Итальянским прудом и Купеческой гаванью. Таким же манером, с судов и лодок, продавались овощи и грибы, доставляемые из прибрежных селений: Ковашо, Систо-Палкино, Пейпие, Курголовского Мыса. Судов приходило много, так что приходилось становиться в пять-шесть рядов, и хозяйки прыгали с одной лайбы на другую, отыскивая товар подешевле.

Торговля этими продуктами производилась и в других местах, но здесь было главное сосредоточение. Заходили лайбы из Финляндии и из Эстляндской и Лифляндской губерний, особенно осенью с картофелем.

Зимой мороженую рыбу, результат подледного лова, возили в Кронштадт прямо на розвальнях, отдавали в магазины, продавали на рынке; было принято также разъезжать по дворам и предлагать мороженую рыбу. Чтобы как-то поскорее сбыть рыбу, применялся следующий способ: какой-нибудь рыбак из-под Ковашо высыпал на порог дома сетку корюшки, которая стоила копейки, а вечером, уезжая домой, собирал деньги по домам, где он оставлял рыбу. Знали друг друга из года в год, доверяли, недоразумений обычно не было; иной раз слышались такие разговоры: «На кой черт опять ты меня завалил рыбой!», а рыбак успокаивает: «Ничего, хозяюшка, замаринуешь» — или: «Теперь морозы крепкие, полежит», а то и так: «Это последняя рыба: лед-то совсем плохой стал, теперь только весной уж дождешься!»

Также зимой привозили боровую мороженую дичь — рябчиков, тетеревов, куропаток, глухарей, набитых в лесах южного побережья. Но этот товар подороже, чем рыба, и покупателей его было меньше. Торговля этим товаром приурочивалась к празднику Рождества и Новому году. Особенно много предлагали рябчиков, продававшихся парами, — от 30 до 50 копеек. Перо и пух обыватели употребляли для подушек и перин, поэтому свежие перины пахли дичью.

Наши записи о жизни и быте Петербурга тех времен имели бы существенный пробел, не познакомь мы читателя с пригородами и дачными местами. Ведь в пригородах жили люди, которые работали в столице, а в дачных местах летом отдыхало много петербуржцев.

так жаловался Пушкин. А мы были свидетелями того, как родители, ссылаясь на эти авторитетные строки, уговаривали своего сынка ехать с ними на дачу. И к этим пушкинским словам еще добавлялось: «А воздух-то в городе какой ужасный!» Жили они возле Измайловского сада [505] .

Попробуем ответить на вопрос: уж так ли «ужасен» был воздух в Петербурге в начале нашего века? Чтобы создать себе представление, следует мысленно уменьшить территорию города в 5 раз; примерно во столько же раз уменьшить число фабрик и заводов с их трубами [506] ; убрать с улиц весь грузовой автотранспорт и, конечно, автобусы с их выхлопами; в несколько тысяч раз уменьшить число легковых автомашин; учесть, что город был с трех сторон окружен громадным массивом лесов и вода в Неве с ее рукавами была чиста (в нее не разрешалось сбрасывать снег). И тогда вам, наверно, покажется жалоба на «ужасный» воздух малообоснованной. Остаются, однако, сетования Пушкина на пыль, комаров и мух. Вот мух, видимо, и через 100 лет после Пушкина было достаточно: санитария была не на высоте, хотя канализация и водопровод широко распространялись, и на улицах и во дворах (в центре!) поддерживалась чистота.

Словом, тянуло на просторы природы, как во все времена человечества. А традиция! «Все едут, как же мы не поедем!»

Поедем же и мы на дачу в Сиверскую по Варшавской железной дороге. Первая станция — Александровка. Место незатейливое, много «зимогоров»; рабочих и мелких служащих Петербурга устраивала близость города. Сюда выезжала беднота. Интерес представлял лишь Баболовский парк, расположенный в версте от селения [507] .

Следующая остановка — Гатчина, о ней речь ниже (промежуточных станций не было). Поезд стоял здесь 10 минут ради буфета: каждый считал своим долгом обязательно выскочить и съесть знаменитый гатчинский пирожок.

Затем поезд останавливался в Суйде, где все деревни заселялись скромными дачниками. В ту пору по речке Суйде, петляющей по полям, дачники умудрялись кататься на лодках. Возле живописной деревни Мельница речка была запружена, при плотине была действительно мельница с наливным деревянным колесом — удивительно поэтичное место, которое потеряло свое очарование, когда мельник построил каменную мельницу, спрятав весь механизм в корпус здания.