Александр Окороков - Мемуары власовцев

Стали выходить книги, чернящие русскую эмиграцию: К. Любимова (быв. сотрудника газеты «Возрождение»), Унковского — «Наши дни».

На площади Иена в Париже показывали пропагандные советские фильмы о постройке Братской электростанции (ГЭС). В фильме показывалось, с каким энтузиазмом русский народ строит эту станцию. Был показан русский рабочий, краснощекий, хорошо упитанный и обутый в резиновые сапоги, совершенно новые, как он ворочает камки на реке Ангаре. Фильм был цветной. В действительности строили ее голодные и полураздетые политзаключенные. Вот «правда» этой пропаганды!

Это говорит свидетель этой стройки, заключенный «Ангарлага».

Стали появляться «господа», которые для своего спокойствия получили советские паспорта «на всякий случай». Образовалось общество «Советских патриотов», которое французское правительство прикрыло, а членов его выслало в Советскую Россию. В числе высланных был и К. Любимов.

До настоящих дней есть еще русские люди, которые «молятся двум Богам». Гуляют по Парижским бульварам, пользуются благами французского народа с советскими паспортами и не хотят ехать в СССР. Некоторые сотрудники возвращенцев (Казим-Бек) стали общественными деятелями русской эмиграции. Какая цена им?

Надо сказать, что, к счастью, эта зараза не коснулась военных организаций Парижа, которые мне дали возможность стать на ноги.

В настоящее время я живу в Инвалидном доме в Мон-Моренси и не желаю ничего лучшего, как перемены советского режима и возвращения живым на свою прекрасную Родину.

После вывоза всего офицерского состава училища англичанами юнкера не захотели расходиться, а продолжали вести прежнюю нормальную жизнь, ожидая возвращения своих офицеров. Юнкерское начальство (вахмистры, портупей-юнкера) выбрало из своей среды достойных на должность начальника училища, командиров сотен. Начальник училища — взводный портупей-юнкер Михал Юськин — ежедневно назначал дежурного по училищу. Производились утренняя и вечерняя поверки с пением молитвы и гимнов — Донского и Кубанского, как делалось раньше. Была налажена связь со станциями, где оставались родители и родственники юнкеров.

Во время выдачи семей казаков и гражданских беженцев в лагере Пеггец возле г. Лиенц юнкера оцепили кольцом собравшуюся толпу, взявшись за руки, и противодействовали английским солдатам насильно бросать в грузовики стариков, женщин и детей. Очень правдиво написана картина С. Г. Королькова, на которой изображено избиение безоружных юнкеров, казаков, казачек и детей. Как происходила выдача в Лиенце, уже не раз было описано, и я к этому возвращаться не буду.

В самом начале мая 1945 г., за несколько дней до сдачи Гамбурга англичанам, мы: архимандрит Нафанаил и иеромонах Виталий, пришли из Берлина в Гамбург частью пешком, частью подвозимые попутными автомобилями.

На богослужение, организованное нами в предоставленной нам англичанами немецкой церкви св. Иоанна Богослова, хлынуло множество народа, главным образом русских и сербов из многочисленных лагерей «остарбайтеров». Вскоре англичане отдали нам для богослужения и жительства бывшую штаб-квартиру гитлеровской организации СА.

После Пасхи англичане начали увозить русских в советскую зону. Это не была в полном смысле слова насильственная репатриация. Этих людей не заковывали в кандалы, не отправляли как арестованных. Они ехали, иногда даже распевая бравурные песни. Но подавляющее большинство ехало неохотно, только потому, что другого выхода не было. Англичане упорно твердили: «Все русские должны ехать домой».

Из самого большого в Гамбурге, т. н. «рыбного», лагеря, где было сосредоточено около 20 тысяч «остарбайтеров», главным образом русских, были в этот первый период репатриации вывезены все до единого обитателя. Среди увезенных было несколько священнослужителей. Уезжая, они плакали горькими слезами, и многие прибегали к нам, прося «похлопотать, чтобы можно было остаться».

Но мы с о. Виталием к этому времени только с трудом начали находить ходы к английским офицерам, от которых зависело осуществление репатриации. Разговоры с ними были приблизительно одинаковы:

— Неужели вы будете проводить насильственную репатриацию?

— Насильственную? Нет, конечно.

— Значит, те, кто не хочет возвращаться домой, могут остаться?

— Нет, остаться нельзя, все русские должны ехать домой.

— А если они не хотят?

— Ну почему же они не хотят. Вы повлияйте на них. Ведь в России все так прекрасно. Им будет очень хорошо.

— Да как же я им буду рассказывать о том, что делается в России, когда они это все знают гораздо лучше меня?

Такие разговоры не приводили ни к чему. Со слезами и отчаянием люди каждый день продолжали уезжать на восток. Оттуда стали доходить вести, все более мрачные. Нескольким увезенным удалось бежать и вернуться. Они рассказывали об ужасах. Среди увозимых начались самоубийства. Доходили слухи, что в американской зоне самоубийства принимают массовый характер.

Наконец, в конце мая в одном лагере в Гамбурге, предназначенном к вывозу (Кверкамп, или Функтурмс), 600 русских насельников выкинули черный флаг и составили прошение по-русски и по-английски (английский текст писал В. Геккер), в котором решительно просил английские власти расстрелять их на месте, но не отправлять на Родину. Под прошением было поставлено 68 подписей, так как не все 600 человек в том лагере решились подписать такое категорическое заявление.

С этим документом я пошел к начальнику репатриационного отдела, полковнику Джеймсу. Приняв от меня указанное прошение, полковник обещал снестись по этому делу с Главным Военным управлением и через несколько дней дать ответ.

Ответ был получен в самом начале июня. Его я помню точно наизусть:

«Никго, кто не является военным преступником или не был советским гражданином к 1 сентября 1939 г., не должен быть репатриированным против своей воли».

Это значило, что советские граждане, бывшие таковыми с 1 сентября 1939 г., подлежали репатриации и против своей воли.

Помню, в какое негодование пришел молодой английский священник из числа Cawly Fathers, который на короткое время приехал тогда в Германию, чтобы работать с ди-пи, как стали зваться «остарбайтеры». Убедившись, что он ничем помочь не может, он скоро уехал. К сожалению, не помню его имени.

Но вскоре с о. Виталием стали вырисовываться возможности обойти бесчеловечные правила и добиться спасения наших людей от насильственной репатриации.

На следующий день после получения официального ответа из Главной Квартиры мы снова были у полковника Джеймса.