Валерий Сойфер - Власть и наука

Аналогичным было выступление другого выдающегося селекционера А.П.Шехурдина. Его критика оказалась настолько серьезной, что "Правда" в том же репортаже с сессии была вынуждена отвести два предложения изложению взгляда этого ученого:

"Одним из первых выступает доктор сельскохозяйственных наук орденоносец Шехурдин (Саратовская селекционная станция). Он утверждает, что экспериментальные работы, проводившиеся несколько лет в Саратове, не подтверждают учения акад. Лысенко о вырождении сортов в результате самоопыления" (87).

Еще более резко прозвучали слова одного из руководителей сессии вице-президента ВАСХНИЛ Мейстера (88), высказавшего несогласие с центральным положением, развиваемым Лысенко и Презентом, о том, что практика социалистического строительства будто бы диктует необходимость отмены "старых" -- буржуазных наук, только вредящих делу социализма, и замены их новыми науками. "Та позиция, которую заняли т. т. Презент и Лысенко в отношении современной науки, совершенно непонятна и не соответствует философии пролетариата", -- сказал Мейстер (89). Правда, тут же он добавил: "Этим мы, конечно, ни в коей мере не склонны умалять значения открытий Лысенко". Особо выделив генетику как науку, играющую первостепенную роль в качестве непременной теоретической основы селекции, Мейстер заявил, что неудачи Лысенко с выведением сортов, с работой по инцухту обусловлены именно тем, что Лысенко не взял на себя труда изучить генетику:

"На Одесской станции ничего не получается с инцухтом. Но в этом еще большой беды нет. Надо разобраться в причинах неудачи, познакомиться с вопросами инцухта в литературе. Все же у генетиков и селекционеров есть чему поучиться" (90).

Особенно резко звучали фразы из заключительной части его выступления:

"...в статье "Возрождение сорта" Лысенко всю современную экспериментальную работу с хромосомами старается представить в смешном виде. Но, читая эти строки, действительно становится смешно, но не по поводу генетики, а по поводу того легкого отношения к науке, которое проявляется, притом без всякой застенчивости.

...зачем же свои неудачи возводить в принцип и дезорганизовать селекционеров, наиболее опытные из которых все равно с вами, Лысенко, не согласятся... Нельзя, конечно, запретить Лысенко и Презенту писать о чем и как угодно, поскольку подобные статьи находят себе место в печати. Но совершенно непонятно, как в официальном органе НКЗ Союза могут помещаться статьи, дезорганизующие селекцию и семеноводство.

Пора бросить дезорганизацию семеноводства. Пора добиться того, чтобы декреты о семеноводстве и правила, установленные для последнего, проводились земорганами в жизнь. Тогда исчезнет и вырождение сортов, наступит конец беспринципной демагогии, и поля наши покроются лучшими селекционными сортами, как это уже имело место в прошлом в некоторых наших краях и областях" (91).

Казалось бы ответить на прозвучавшую критику со стороны и чистых теоретиков-генетиков и ученых-селекционеров, при отсутствии практических результатов будет невозможно. Однако отсутствие успехов не лишило полемического задора лысенкоистов. Вполне прочувствовав заботливое отношение к ним верхов, отчетливо понимая, что под партийным прикрытием им не грозят серьезные беды, сторонники Лысенко даже не старались прислушиваться к доводам ни теоретиков, ни практиков. Презент, Перов, Долгушин в решительных выражениях объявили генетику наукой вредной, вовсе и не наукой, а буржуазным извращением научной мысли. Фактически они призывали расправиться не только с учеными-генетиками, но и вовсе запретить в СССР саму генетику как вредительскую науку. Презент четко озвучил большевистский тезис о том, как следует вести теперь дискуссию:

"Диктатура пролетариата и социализм не могут не поставить на очередь творческую дискуссию. Наша дискуссия ничего общего не имеет с теми дискуссиями, которые имеют место на Западе и в Америке" (92).

Много времени он посвятил запугиванию Вавилова и дискредитации его как руководителя науки и обратился к генетикам со следующими словами:

"... знамя дрозофилы, украшающее грудь многих генетиков, мы оставляем тем из генетиков, для которых дрозофила стала кумиром, заслоняющим от них всю замечательную радость построения обновленной советской науки, науки социализма" (93).

Долгушин призывал:

"отступить назад..., забыть Менделя, его последователей, Моргана, кроссинговер... и другие премудрости генетики" (94)11 .

С нетерпением ждали участники сессии выступления Лысенко. В его адрес уже столько раз звучала обоснованная критика, что без фактов и надлежащих объяснений отвергнуть её, казалось, было невозможно. Но Лысенко продемонстрировал иное отношение.

"Некоторые из дискуссирующих в журналах выступают в довольно приподнятых тонах, с нередкими на мой взгляд перегибами, со стремлением подтасовать факты в выгодном для себя направлении. Лично к себе я этого отнести не могу", --

начал он (96). Он еще раз нелестно высказался в адрес Вавилова, осмеял как ошибочные утверждения Вавилова и Константинова, что сорта, выведенные с учетом законов генетики, весьма стабильны, чего нельзя сказать о продуктах свободного внутрисортового переопыления. И опять он не мог уйти от обвинений Вавилова в намеренном искажении истины (97). Факты, противоречащие его теориям, Лысенко просто объявил ненужными:

"Н.И.Вавилов в своем докладе заявил, что проводить внутрисортовое скрещивание не нужно, бесполезно... Вавилов указал, что есть много примеров, говорящих о столетней и больше долговечности сортов пшеницы, ячменя и других культур-самооопылителей... Пусть даже сортов-самоопылителей, живущих столетиями, будет во много раз больше, нежели количество, которое Н.И.Вавилов назвал в своем докладе, но ЭТИ ФАКТЫ СЕГОДНЯ УЖЕ НЕ НУЖНЫ" (/98/, выделено мной -- В.С.)12 .

Он оспорил научные положения и самого Вавилова, начав с закона гомологических рядов в наследственной изменчивости.

"Изложенное мной..., -- сказал Лысенко, -- конечно, в корне противоречит и "закону" гомологических или параллельных рядов изменчивости Н.И.Вавилова. Этот "закон" в своей основе зиждется на генетической комбинаторике неизменных в длительном ряду поколений корпускул "вещества наследственности". Я не чувствую в себе достаточно силы, знаний и уменья, чтобы по-настоящему разбить этот "закон", не отвечающий действительности эволюционного процесса. Но в своих работах я все время наталкиваюсь на неприемлемость этого "закона": сама работа говорит, что нельзя мириться с этим "законом", если ты борешься за действенное, направленное овладение эволюцией растительных форм" (/100/, выделено мной -- В.С.).

Раззадорившись, Лысенко начал крушить всех и вся. Он обвинил Константинова в злонамеренном обмане, Мейстера -- в непонимании (даже в нежелании понять) истоков и масштабов его работы (101). По его словам, критики нарочито перевирали его высказывания, неправильно цитировали, замалчивали успехи. Он обвинил в этом и Карпеченко, и Сапегина, и Серебровского, и Мёллера, и других (перечисляя по очереди каждого из "обидчиков" и сетуя на коварство и несправедливость по каждому пункту критики). По его словам, все они и, в первую очередь, Вавилов наносят вред социалистическому строительству. "Признать закон гомологических рядов -- это значит отказаться от проблем управления природой растений", -- сказал он (102).