Валерий Сойфер - Власть и наука

Затем набранные крупным жирным шрифтом шли фразы:

" Превращение озимых в яровые методом холодного проращивания уже давно применяется в научно-исследовательских работах ВИ ПРБ и НК [Всесоюзного института прикладной ботаники и новых культур - В.С.]. Поэтому яровизация озими не открывает новых "Америк" в сельском хозяйстве. Но крупная ценность работы агр. Лысенко состоит в том, что он перенес метод холодного проращивания в широкую практику в полевом масштаб е. - Яровизация озимых обещает во многих районах повысить урожайность... " (93).

Как же могло получиться, что выводы ученых, опубликованные неделей раньше, были отвергнуты? Кто мог дать в руки Наркомата и его печатного органа иное заключение? Ответ содержался в этом же номере газеты. Ниже была помещена статья Н.А.Максимова (94), который поддержал практическую сторону предложения Лысенко. Таким образом опора под наркоматский вывод была подставлена от лица вавиловского Института прикладной ботаники и новых культур заведующим отделом физиологии растений института Максимовым. Однако в ссылке о "давно наблюдавшемся превращении озимых в яровые" содержалась неправда (так как и по сей день такого полного перехода озимых в яровые у пшениц добиться не удалось). За десять месяцев, прошедших со дня доклада Лысенко на генетическом съезде, никаких новых экспериментов, которые бы подтвердили правоту Лысенко, в отделе Максимова тем более осуществлено не было. Изменилось только одно: вокруг имени Лысенко началась газетная шумиха, за лысенковскую идею ухватились наркоматские чиновники в Москве и Харькове, и Максимов дрогнул: его большая статья (95) была построена иначе, чем статьи четырех авторов, напечатанные неделей раньше в той же газете. Критика теоретической компоненты в рассуждениях начинающего агронома осталась (да и нелепо было бы поступать иначе эксперту в области действия низких температур, еще в 1913 году опубликовавшему солидную сводку на эту тему /96/). В частности, Максимов писал, что "...наследственная озимая природа [при весеннем посеве], конечно, совершенно не изменяется" и продолжал:

"Не представляя собою таким образом чего либо принципиально нового, не являясь научным "открытием" в точном смысле этого слова, полученные Лысенко результаты представляют собой, однако дальнейший и довольно значительный шаг вперед в деле познания природы озимых и, что еще более важно, в деле управления их ходом развития по желанию земледельца" (97).

А вот практическую сторону предложения Лысенко Максимов оценил высоко:

"Главнейшей же заслугой Лысенко я считаю то, что достижения теоретической науки он сумел непосредственно применить в практической жизни. И Гасснер, и мы, будучи физиологами, а не агрономами, не шли дальше лабораторных опытов. Холодное проращивание казалось нам слишком простым приемом, чтобы он мог получить непосредственное применение в полевом хозяйстве... Лысенко крайне упростил предварительную обработку семян, упростил настолько, что она стала доступной даже для рядового крестьянского хозяйства. А это, конечно, нельзя не признать крупнейшим достижением" (98).

Максимов при этом ни словом не обмолвился о тех решающих недостатках метода Лысенко, о которых говорили семеновод Лисицын, земледел Тулайков селекционер-генетик Сапегин, агроном Прик - люди, близкие к сельскохозяйственной практике. Он лишь вскользь упомянул о необходимости тщательной проверки приемов Лысенко:

"... остается только пожелать, чтобы чрезмерные ожидания, возлагаемые на них сейчас некоторыми увлекающимися кругами, не помешали затем трезвой деловой оценке результатов этих важных опытов" (99).

В противовес Тулайкову он утверждал, что,

" высевая с весны, вместо настоящих яровых, "яровизированные" озимые, мы можем ожидать значительного повышения урожая " (/100/ выделено мной - В.С .).

Нет нужды говорить, насколько важной для последующей судьбы Лысенко оказалась эта максимовская оценка и ссылка на авторитетный вавиловский институт в центральном органе Наркомзема. Магия высоких имен завораживала.

Как же могло случиться, что известный ученый, каковым несомненно был руководитель всех физиологических работ вавиловского института Максимов, так некритически отнесся к лысенковскому предложению? Почему он от лица ВИПБиНК и вообще ученых поддержал "новатора" в эту решающую минуту? Вряд ли плодотворно гадать сегодня, что случилось бы с советской наукой, если бы все до одного ученые единодушно и жестко отвергли именно в тот момент лысенковские притязания, погасили бы его нездоровое прожектерство, с одной стороны, и тягу к чудесам людей из властных структур, с другой. Мы не можем сказать, как бы развивались биология, сельское хозяйство, медицина в СССР, если бы яровизация с самого начала была оценена подобающим образом. Не будем задаваться риторическим вопросом, были бы такими же по масштабу репрессии коммунистического режима в биологии, если бы феномена Лысенко не возникло. Но разобраться хоть отдаленно в том, что двигало пером Максимова, когда он высказал одобрение практическим замыслам Лысенко, несомненно нужно.

Выходец из высших культурных кругов России (отец - профессор Петербургского Технологического Института и Института Гражданских Инженеров, мать - преподаватель психологии Бестужевских Высших Женских Курсов) Николай Александрович Максимов блестяще закончил гимназию (с золотой медалью) в 1897 году и естественное отделение физико-математического Петербургского Императорского Университета. В 1889 году, еще будучи студентом, он слушал лекции летнего семестра в Лейпцигском университете и работал в лаборатории классика цитологии и физиологии растений Вильгельма Фридриха Пфеффера (1845-1920). Многократно бывал он за границей (и в Старом и Новом Свете, в Японии и других странах) и позже. В годы учебы в университете Максимов уже со 2-го курса целеустремленно занимался исследовательской работой в области физиологии растений, и в конце 1902 года защитил дипломную работу, которую опубликовал не только по-русски, но и по-немецки и был удостоен диплома 1-й степени. В 1913 году он защитил магистерскую диссертацию, 28 апреля 1929 года получил премию имени В.И.Ленина, в 1932 году был избран членом-корреспондентом АН СССР, в 1946 году - академиком.

Казалось бы, вовлеченность с рождения в среду культурных людей, понимающих силу устного и печатного слова и меру ответственности за свои слова, не могли не наложить отпечатка на отношение к собственным поступкам, а жизнь и работа на Западе, особенно в среде аккуратистов-педантов в Германии не могли не приучить к строжайшему самоконтролю. Покорная позиция покровителя "выходцев из народа" и тем более покрывателя нездорового фанфаронства и хлестаковщины не могла быть имманентно присуща серьезному ученому Максимову.