Валерий Сойфер - Власть и наука

"Я ошибался в жизни два раза, -- сказал он на собрании. -- Один раз по молодости лет и неопытности неверно определил одного паука. В другой раз такая же история вышла с еще одним представителем беспозвоночных. До 14 лет я верил в Бога, а потом понял, что Бога нет, и стал относиться к религиозным предрассудкам, как каждый грамотный биолог. Но могу я ли утверждать, что до 14 лет ошибался? Это была моя жизнь, моя дорога, и я не стану отрекаться от самого себя" (69).

От подобного поворота комиссия опешила, так как большинство людей в стране уже было приучено к единственно допустимому в те годы стилю поведения, утвержденному в умах тысячами подобных собраний -- каяться и униженно умолять простить прегрешения. Хотя в текст решения комиссии были вписаны фразы об идейных ошибках Кольцова, но все ошибки были набраны из давно прожитой жизни.

Чтобы показать, какая прочная морально чистая обстановка царила вокруг Кольцова и каких учеников он воспитал, можно сослаться на поступок молодого сотрудника Кольцова -- Валентина Сергеевича Кирпичникова. В конце 1938 года он решился на ответственный и очень в те годы опасный шаг. Искренне веря, что Лысенко постоянно дезавуирует успехи генетики и дезинформирует при этом Сталина, Кирпичников написал письмо вождю, в котором изложил свои мысли, подкрепив их броскими и понятными примерами пользы генетики для сельского хозяйства. Он к тому же привел аргументы, отвергающие обвинения лысенкоистов по поводу фашистской сути евгеники.

Понимая, что вряд ли ему удастся попасть лично на прием к Сталину, он явился к Наркому легкой и пищевой промышленности Полине Семеновне Жемчужиной, жене В.М.Молотова (Жемчужину позже обвинили во вредительстве и при полном бездействии Молотова арестовали как врага народа). Пройти к ней не составило никакого труда, уже минут через десять секретарь наркома, справившись о цели визита, пригласила Валентина Сергеевича в кабинет Жемчужиной.

Так как Кирпичников не знал заранее, удастся ли ему поговорить с Наркомом, то он, помимо письма Сталину, подготовил краткое обращение к Жемчужиной, в котором, в частности, писал:

"Академик Лысенко, известный всей стране своими работами по яровизации и летним посадкам картофеля, объявил лженаучными самые основы генетики. Его авторитет и поддержка печати... привели к тому, что положения Лысенко многими партийными и беспартийными принимаются за линию партии, считаются частью марксистской теории. В результате генетика изгоняется из школ, из Вузов, из различных Институтов, даже в Институтах Академии Наук уже намечены увольнения людей, несогласных в короткий срок переменить свои убеждения и смело критикующих Лысенко.

Тяжело наблюдать, как наука, давшая практике исключительно много... наука, в области которой Советский Союз сумел выйти на одно из первых мест мира, объявляется ложной, антидарвинистической, буржуазной наукой. Больно видеть, как дискредитируются крупные советские ученые и как ряды людей, думающих о своем положении больше, чем о судьбе науки, начинают двурушничать и, великолепно понимая истинное положение вещей, на словах отказываются от своих взглядов. Больно видеть, как противники генетики стремятся связать ее с евгеникой, хотя мы знаем, что фашистская расовая "наука" ничего общего с наукой не имеет; расисты используют, извращая в равной степени и генетику и противоположные ей точки зрения -- по мере надобности. Наконец, Советский Союз теряет многих друзей среди левой интеллигенции капиталистических стран..." (71).

Жемчужина внимательно выслушала посетителя, обещала передать письмо Кирпичникова в руки Сталину, но о судьбе его Валентину Сергеевичу узнать ничего не удалось. Он считал, что возможно Жемчужина решила не отправлять письмо, а много лет спустя пришел к мысли, что она этим спасла ему жизнь (72). Вот с какими людьми столкнулись Лысенко, Презент, Коштоянц в Институте Кольцова!

16 апреля 1939 года состоялось заседание президиума АН СССР, на котором рассматривался отчет Комиссии. Решение президиума было для тех лет необычным. Несмотря на выступления газет "Правда", "Соцземледелие", журналов "Под знаменем марксизма", "Социалистическая реконструкция сельского хозяйства" и других, несмотря на попытки некоторых членов комиссии накалить обстановку, дело не было доведено до того, чтобы назвать деятельность Кольцова враждебной, квалифицировать его как вредителя и врага советской власти, и тем самым дать материалы, нужные для его ареста. Президиум вынужден был признать, что комиссия "правильно квалифицирует деятельность профессора Н.К.Кольцова". Кольцов остался в институте, ему сохранили лабораторию, сняв, правда, с поста директора института. Директорское кресло занял лысенкоист по духу Г.К.Хрущов (некоторое время научным директором считался Заварзин, а Хрущов числился административным директором). Ни Дубинину, ни Коштоянцу счастье не улыбнулось. Кольцов после этой истории перестал здороваться с Дубининым. Он не смог простить предательства в самую трудную минуту жизни, предательства, совершенного человеком, которого он не раз спасал (он взял Дубинина на работу в тот момент, когда его выставили из Коммунистической академии за склоку и беспочвенные обвинения в адрес своего же учителя Серебровского; написал в 1936 году прошение о том, чтобы Дубинину присвоили степень доктора биологических наук без написания докторской диссертации и ее защиты, -- и добился, чтобы это было сделано; не раз восхвалял Дубинина в своих статьях).

Новый директор института через год сумел выжить Кирпичникова из института, несмотря на прекрасные успехи молодого ученого в области генетики рыб, пытался даже отдать Кирпичникова под суд за фальсифицированный дирекцией "прогул" работы, но суд отклонил ходатайство дирекции и партийной организации института, так как Кирпичников представил судье доказательство своего алиби (73).

А разгневанный тем, что потопить Кольцова не удалось, Презент продолжал клеветать на Николая Константиновича. В журнале "Под знаменем марксизма" появилась его статья (74), в которой он пытался накалить страсти еще раз. Презент писал:

"Президиум АН СССР в своем постановлении вынес осуждение метафизическим и идеалистическим извращениям учения о наследственности, допущенным Кольцовым" (75).

Он подчеркивал, что советская пресса осудила Кольцова как "носителя метафизических взглядов" и добавлял:

"но Н.К.Кольцов не счел нужным пересмотреть свои воззрения и отказаться от них, заявляя, что все, что им написано, "исторически правильно"" (76).

Не понравилось Презенту также недостаточно боевитое поведение критиков Кольцова (особенно Дубинина) на собрании в институте, так же как "беспринципное" поведение всего коллектива: