Валерий Сойфер - Власть и наука

"обязанность Президиума укрепить работу руководства Отделения биологических наук и создать благоприятные условия для развития Института генетики, руководимого академиком Лысенко... Необходимо реорганизовать работу Института эволюционной морфологии и Института цитологии, гистологии и эмбриологии" (168).

Вслед за Вавиловым с отчетным докладом выступил академик-секретарь Отделения биологических наук, крупнейший советский физиолог Леон Абгарович Орбели, судьба которого была уже предрешена. Однако академик-секретарь нашел в себе силы сделать спокойный уравновешенный доклад о положении в биологических учреждениях Академии Наук.

Но это только подлило масла в огонь азарта расправы. Тон последующих выступлений задали не ученые, а министры, пришедшие на заседание -- высшего образования (С.В.Кафтанов), совхозов (Н.А.Скворцов), сельского хозяйства СССР (И.А.Бенедиктов). Лексикон Кафтанова и Скворцова был наиболее насыщен крепкими выражениями. Так, Скворцов говорил:

"...наши ученые... обязаны, как указывал товарищ Жданов в докладе о журналах "Звезда" и "Ленинград", не только "отвечать ударом на удар", борясь против этой гнусной клеветы и нападок на нашу советскую культуру, на социализм, но и смело бичевать и нападать на буржуазную культуру, находящуюся в состоянии маразма и растления" (169).

Кафтанов был убежден, что "та борьба, которую вели мичуринцы... имела огромное научное идейное и политическое значение, ибо они отстаивали марксистско-ленинское мировоззрение ..." (170),

и характеризовал генетиков как прислужников буржуазии и прежде всего американского империализма:

"Не случайно Америка, которая и сейчас является средоточием всего реакционного... оказалась и цитаделью реакционных воззрений в биологии... в этой стране фашиствующие ученые... клевещут на нашу страну, на наш народ, на наш государственный строй и поносят имена крупнейших деятелей нашей прогрессивной биологической науки -- Тимирязева, Мичурина, Лысенко... Из подворотни американского империализма высунули голову и клевещут на СССР и мичуринскую биологическую науку и такие отъявленные враги нашей Родины, как белоэмигранты Добжанский, Тимофеев-Ресовский18 и другие, которые из кожи вон лезут, чтобы выслужиться перед американскими хозяевами... К нашему сожалению, им вторят такие трубадуры менделизма-морганизма, как Жебрак, Дубинин, Навашин, Шмальгаузен и другие, а Академия наук СССР, которая является штабом советской науки, и Отделение биологических Наук Академии давали им полную возможность с трибуны институтов и журналов Академии наук поливать грязью академика Лысенко и его учеников, поносить прогрессивную, передовую мичуринскую биологическую науку... Не только говорить, -- кричать надо о тех нетерпимых недостатках, которые имели место в работе многих биологических учреждений Академии Наук" (171).

Профессиональный интерес генетиков к исследованию законов наследственности рассматривался теперь всеми -- и высшими чиновниками сталинского государственного аппарата и ближайшими к Лысенко людьми только сквозь призму партийных решений.

Нуждин, в будущем заместитель Лысенко на посту директора Института генетики АН СССР, следующим образом выражал этот настрой:

В одной из своих работ Ленин писал: "...о б щ е с т в е н н о е положение профессоров в буржуазном обществе таково, что пускают на эту должность только тех, кто продает науку на службу интересам капитала, только тех, кто соглашается против социалистов говорить самый невероятный вздор, бессовестнейшие нелепости и чепуху. Буржуазия все это простит профессорам, лишь бы они занимались "уничтожением социализма"...". В этом причина того, что при всей своей практической бесплодности менделизм-морганизм все еще широко распространен за рубежом" (172).

Член-корреспондент АН СССР Х.С.Коштоянц, сам того не желая, очень точно характеризовал корни, взрастившие древо лысенкоизма:

"Советский ученый прежде всего должен исходить из морали государства, из морали народа. И с этой, основной для нас, точки зрения я должен сказать, что тот вред, который нанесен вейсманизмом-морганизмом на службе сил, враждебных всему прогрессивному и передовому, не может быть искуплен никакой, маленькой, случайной пользой" (173).

А бывший "специальный аспирант" Лысенко, вместе с ним переехавший в Москву, Глущенко с гневом называл имена основателей советской генетической школы -- Филипченко, Кольцова и Серебровского. Последний из упомянутых лишь незадолго до этого скончался, и Глущенко говорил о его учениках:

"Они еще вчера у гроба евгениста Серебровского поклялись высоко держать знамя и продолжать традиции отцов" (174).

Другой лысенкоист -- в то время заместитель директора Института биохимии АН СССР доктор биологических наук Н.М.Сисакян19 также распинался на темы высокой моральной силы сторонников Лысенко и аморальности генетиков:

"Сегодня всем ясно, что цели мичуринцев... благородны и вполне соответствуют духу и чаяниям великих ученых нашего народа... стремления же антимичуринцев диаметрально противоположны и совпадают с чаяниями самых реакционных представителей зарубежной биологии" (178).

В заключительный день прений в Академии наук еще раз выступил Л.А.Орбели. События развивались таким образом, что он решил отказаться от борьбы, отмежевался от генетики:

"Я никогда не разделял взгляда на ненаследуемость приобретенных признаков, я не признавал исключительной связи наследования с хромосомами, не разделял никогда представления о неизменности и неизменяемости генов" (179).

Он отмежевался также от тех, кого раньше хвалил (в частности, от С.Н.Давиденкова, к книге которого о генетических основах неврологии сделал хвалебное предисловие: теперь Орбели уверял собравшихся, что даже не прочел книгу толком, а некоторые главы -- и в руки не брал). Его принудили подать заявление о собственном желании уйти с должности академика-секретаря Отделения биологических наук:

"Считаю необходимым добавить, что я прошу и Президиум Академии наук и наши правительственные органы, и Центральный Комитет партии не рассматривать мое заявление как попытку уйти от дел... Вместе с тем я должен подчеркнуть, что этот мой уход не должен рассматриваться как какой-либо протест против того поворота, который сейчас совершается. Наоборот, этому повороту я полностью сочувствую. Я рад, что, наконец, прекращается та бесконечная возня, которую мы должны были переживать в Отделении биологических наук и которая мешала спокойной работе и спокойному развитию наших научных достижений" (180).

На заключительном заседании 26 августа С.И.Вавилов еще раз ясно сказал о той идейной платформе, которая послужила базисом для политической оценки положения в биологии. Он подтвердил правомочность деления экспериментальных наук на буржуазные и пролетарские, повторил тезис о партийности в науке. Вместе с приматом практицизма это деление помогало предопределить победу лысенкоистов и поощряло их на вполне определенный стиль дискуссий, на соответственную норму реакции.