Валерий Сойфер - Власть и наука

"когда прогрессивные элементы стихийно [эволюционно -- В.С.] продолжают свою повседневную работу и вносят в старые порядки мелкие, количественные изменения",

и, в конце концов, обусловливают возникновение революционной ситуации, то есть приводят к такому положению, при котором, по словам Сталина:

"... те же элементы объединяются, проникают единой идеей и устремляются против вражеского лагеря, чтобы в корне уничтожить старые порядки и внести в жизнь качественные изменения, установить новые порядки" (226).

Сталин далее утверждал:

"Эволюция подготовляет революцию и создает для нее почву, а революция завершает эволюцию и содействует ее дальнейшей работе" (227).

Завершая обсуждение перехода количественных изменений в качественные и соотношение эволюционных и революционных переходов, он пишет:

"Такие же процессы имеют место и в жизни природы... все в природе должно рассматриваться с точки зрения движения развития" (228),

и затем упоминает периодическую таблицу Менделеева, выписывая предложение о "теории неоламаркизма, которой уступает место неодарвинизм" (229), то есть предложение, приведенное Медведевым и Грэмом.

Сталин продолжает использовать имена Ламарка и Дарвина в своей полемике с анархистами, когда, пытаясь доказать правоту диалектического метода, говорит:

"не были революционерами также Ламарк и Дарвин, но их эволюционный метод поставил на ноги биологическую науку" (230).

Заметим, и здесь примат отдается Ламарку, которого он, разумеется, не в силу хронологических, а идейных причин ставит впереди Дарвина, ибо Сталин уверен, что неоламаркизм25 выходит победителем в борьбе с неодарвинизмом. Последний, по его мысли, вынужден теперь "уступить место неоламаркизму".

Дальше он раскрывает еще больше неприятие неодарвинизма, когда рассуждает о положительных и отрицательных сторонах в развитии, в движении:

"Коль скоро жизнь изменяется и находится в движении, -- всякое жизненное явление имеет две тенденции: положительную и отрицательную, из коих первую мы должны защищать, а вторую отвергнуть" (233).

Конечно, в этом заявлении не может не поражать вульгарное деление жизненных процессов всего на два полярных по своей направленности течения, непонимание и гораздо большего спектра тенденций в развитии, и их взаимозависимость, и примитивное стремление направить творческую активность человека к тому, чтобы "защитить" положительное начало и подавить "отрицательное". В годы расцвета сталинского диктата это его отношение к природе вылилось в особенно уродливое восхваление лозунга И.В.Мичурина: "Мы не можем ждать милостей от природы -- взять их у нее наша задача", и в гибельное для природы отношение к естественным ресурсам26.

Затем в полемике с грузинскими и отчасти русскими анархистами, по его словам, полагающими, что "марксизм опирается на дарвинизм и относится к нему некритически" (234), Сталин делает еще одно -- важнейшее замечание относительно дарвинизма, которое будучи само по себе совершенно неверным и бездоказательным (и, кстати, далеким от взглядов самого Дарвина), тем не менее, весьма характерно демонстрирует корни негативного отношения Сталина к дарвинизму. Отношение это сложилось уже в те годы -- далекие от времени выхода Лысенко на путь борьбы с генетикой. Итак, Сталин утверждает:

"Дарвинизм отвергает не только катаклизмы Кювье, но также и диалектически понятое развитие, включающее революцию, тогда как с точки зрения диалектического метода эволюция и революция, количественное и качественное изменения -- это две не-обходимые формы одного и того же движения" (235).

И, наконец, эта же работа Сталина "Анархизм или социализм?", опубликованная первоначально в 1906 году, дает нам ясное представление о том, что идея Ламарка о наследовании благоприобретенных признаков и вытекающее из неё простое объяснение эволюции за счет медленного приспособления организмов к условиям меняющейся внешней среды принимались Сталиным. Он следовал именно этой идее (причем в упрощенном, вульгаризированном виде), когда брался объяснить поступательный ход эволюции, с одной стороны, и примат материи над сознанием, с другой:

"Еще не было живых существ, но уже существовала так называемая внешняя, "неживая" природа. Первое живое существо не обладало никаким сознанием, оно обладало свойством раздражимости и первыми зачатками ощущения. Затем у животных постепенно развивалась способность ощущения, медленно переходя в сознание, в соответствии с развитием строения их организма и нервной системы. Если бы обезьяна всегда ходила на четвереньках, если бы она не разогнула спины, то потомок ее -- человек -- не мог бы свободно пользоваться своими легкими и голосовыми связками, и, таким образом, не мог бы пользоваться речью, что в корне задержало бы развитие его сознания. Или еще: если бы обезьяна не стала на задние ноги, то потомок ее -- человек -- был бы вынужден всегда ходить на четвереньках, смотреть вниз и оттуда черпать свои впечатления; он не имел бы возможности смотреть вверх и вокруг себя и, следовательно, не имел бы возможности доставить своему мозгу больше впечатлений, чем их несет четвероногое животное. Все это коренным образом задержало бы развитие человеческого сознания" (236).

"Выходит, -- пишет Сталин, -- что развитию идеальной стороны, развитию сознания предшествует развитие материальной стороны, развитие внешних условий: сначала изменяются внешние условия, сначала изменяется материальная сторона, а затем соответственно изменяется сознание, идеальная сторона" (237).

Для Лысенко же именно эта основная идея, примененная также в утрированно упрощенном виде, служила в качестве "символа веры".

Длинная тирада Сталина знаменательна еще и тем, что она показывает, как на заре своей политической деятельности, борьбы за власть сначала в среде грузинских социал-демократов, а затем питерских и московских большевиков, Сталин смело брался решать вопросы, требующие специальных и глубоких знаний, которыми он не обладает. Это обстоятельство не останавливало его в 1906 году, оно, тем более, не стало для него препятствием позже, когда он начал вторгаться со столь же выраженной самоуверенностью в объяснение философских категорий, в обоснование экономических "законов" развития социализма, в поддержку лысенковских идей, в проблемы языкознания и т. д.

Из приведенного отрывка следует, что Сталин допускает здесь еще одну вульгаризацию -- на сей раз марксизма: понятие материального базиса развития он подменяет "материальными условиями". Точно так же Лысенко позже будет утверждать примат внешней среды в изменении наследственности.

Таким образом, на вопрос о том, было ли выдвижение Лысенко Сталиным и активная поддержка им лысенкоизма прямым следствием его, Сталина, внутренней подготовленности к восприятию именно лысенкоизма, а не идей генетиков, отрицавших простой путь адекватного воздействия внешней среды на наследственность и искавших хотя и сложные по форме, но вполне материалистические по содержанию закономерности наследственной изменчивости, можно ответить, на наш взгляд, однозначно. Да, Сталин был подготовлен к восприятию именно лысенкоизма. Он, лысенкоизм, вполне соответствовал взглядам и интересам Сталина. Существовало важное сходство в стиле мышления Лысенко и Сталина. Свои концепции оба строили на общей основе, выводили их из одних корней -- полузнания, редукции сложного до простейшего, они были способны родить лишь примитивные и однозначные решения, также как из общности их задач вытекала тенденция к монополизации власти в своих сферах.