Валерий Сойфер - Власть и наука

О том, что у Сталина накапливалось недовольство действиями Лысенко стало окончательно ясно в конце мая (или начале июня) 1952 года. Как рассказал мне Ю.А.Жданов (9), его пригласил к себе заведующий сельскохозяйственным отделом ЦК партии А. И. Козлов и сообщил, что только что был у Г. М. Маленкова, который передал ему личное распоряжение Сталина ликвидировать монополию Лысенко в биологической науке, создать Президиум ВАСХНИЛ (до сих пор Лысенко единолично руководил сельскохозяйственной академией, предпочитая не иметь коллегиального органа -- Президиума), ввести в его состав научного противника Лысенко - Жебрака и человека, менявшего свое отношение к Лысенко сообразно с изменениями политического климата -- Цицина. Тут же А.И.Козлов и Ю А.Жданов наметили состав комиссии из 6-7 человек, которая бы подготовила эти изменения. Председательствовал в ней Козлов, от Академии наук СССР включили А.Н.Несмеянова. Однако позже в комиссию ввели и самого Лысенко. Осенью 1952 года комиссия собиралась раза два, Лысенко на заседаниях шумел, хрипел, по каждому вопросу имел особое мнение и многословно его отстаивал. Затем началась подготовка в XIX съезду партии, и было уже не до Лысенко.

Вот об этой комиссии и прознал Турбин от Брежнева и срочно завершил работу над статьей, которую он будто бы начал писать еще в 1951 году (10).

То, что первый удар по Лысенко нанес человек из его же стана, было симптоматичным -- времена менялись. Турбин выступал на августовской сессии ВАСХНИЛ 1948 года с самыми резкими обвинениями в адрес генетиков, призывая гнать их безжалостно из научных и учебных институтов (11). Его перу принадлежал и учебник для университетов по мичуринской генетике, и учебное пособие для студентов вузов и техникумов (12), в котором были собраны выдержки из основных работ тех, кого Турбин называл "корифеями материалистической биологии", главным образом, Лысенко и Мичурина. Долгое время эти книги были единственными пособиями для вузов по мичуринскому учению, благодаря чему имя Турбина прочно связывалось биологами с группой лиц, которых можно назвать лидерами мичуринского направления.

Однако Турбин отличался от большинства этих лидеров начитанностью, познаниями в литературе, искусстве, истории (как-то он более часа рассказывал мне об истории московских храмов, чем, признаюсь, поразил меня). Его выступления были яркими, речь, хотя и многословной, но образной. Выходец из села Тума Рязанской губернии (но из культурной семьи), Турбин был начисто лишен деревенских черт, всегда выпиравших из большинства лысенковских приближенных. У него был чисто московский выговор (он даже слегка грассировал). Точно так же двойственно вел он себя и на кафедре генетики и селекции в Ленинградском университете: употреблял "канонические штампы" -- ругал хромосомную теорию наследственности, позволял своим сотрудникам (а, значит, и поощрял их) фальсифицировать доказательства неверности законов Менделя2, но в то же время в лекциях систематически излагал содержание и выводы работ Менделя, Моргана, Вейсмана, Иоганнсена (16). Всё это было хорошо известно Лысенко, что, видимо, и послужило причиной того, что фамилия Турбина не была включена в список лиц, утвержденных Сталиным без выборов академиками ВАСХНИЛ в конце июля 1948 года, хотя в это время Турбин был в числе немногих лысенкоистов, имевших степень доктора биологических наук и звание профессора, и к тому же занимал высокий пост заведующего кафедрой генетики ведущего университета страны.

Немаловажным было и то, что удар был нанесен по центральной для тех дней позиции Лысенко, да еще в вопросе, имеющем не одно только теоретическое значение. Все понимали, что на самом деле развенчание "теории порождения видов" означает гораздо больше. Ведь признание того факта, что постулаты "нового", "творческого" дарвинизма оказались ошибочными, доказывало, что в основу общегосударственного плана преобразования природы положено неверное представление. Недооценивать серьезность такого обвинения, не понять, что оно подрубает под корень лысенковские построения в целом, "мичуринцы" не могли.

Понятно, что в стане лысенкоистов статьи Турбина и Иванова вызвали шок. Номера "Ботанического журнала" с этими статьями ходили по рукам, их зачитывали до дыр. Кое-кто стал даже поговаривать, имея ввиду Турбина, что крысы бегут с тонущего корабля. Теперь лысенкоистам, как никогда, нужна была консолидация усилий, распределение ролей, чтобы массированным контрударом ответить на критику. Уже в первых номерах за 1953 год тех биологических журналов, которые контролировали целиком и полностью лысенкоисты, появились ответные статьи. Характерной их чертой была настоящая истерия, крикливые обвинения в адрес Турбина и Иванова в предательстве ими материализма и социалистических принципов.

Так, первый номер журнала "Успехи современной биологии" за 1953 год вышел с запозданием -- он открывался портретом Сталина в траурной рамке и сообщением о его смерти. Вслед за тем шел самый важный материал номера -- статья А. Н. Студитского. С бранью и угрозами этот антигенетик обрушился на "отщепенцев", осмелившихся на неслыханную дерзость (17). Аналогичные материалы появились в другом академическом издании -- "Журнале общей биологии", во главе которого стоял Опарин. Статьи против критиков лысенковского учения о виде стали публиковать в каждом номере этого журнала (18). Стиль всех статей был единым. Аргументация сводилась к жонглированию длинными цитатами -- из Маркса (чаще из Энгельса), из Ленина (чаще из Сталина), из Мичурина и Тимирязева. То, что ни один из них никогда не имел отношения к формированию представлений о том, что такое биологический вид и как он возникает, значения для авторов статей не имело. Опарин, оберегая лысенкоизм от критики, предупреждал в статье "И.В.Сталин -- вдохновитель передовой биологической науки" (19):

"Центральный Комитет Коммунистической партии рассмотрел и одобрил доклад акад. Т.Д.Лысенко. Для всех советских биологов этот документ, лично просмотренный И.В.Сталиным, является драгоценной программой творческого развития биологической науки, определившей ее пути и задачи. Советский творческий дарвинизм составляет гранитный фундамент, незыблемую основу, на которой бурно развиваются все отрасли биологической науки" (20).

Но в корне задавить оппозицию не удалось. Возможно, против своей воли лысенкоисты только усилили решимость биологов не отступать на этот раз. Да и обстоятельства переменились. Первые открыто антилысенковские статьи прорвали молчание и показали, что период, когда позволялось только курить фимиам Трофиму Денисовичу, кончился. Существенно, что первая критика в официальном печатном органе прозвучала еще при Сталине (умри он чуть раньше, и неизвестно еще, решилось ли бы руководство дать санкцию на публикацию этих слишком резких статей, а тогда не исключено, что падение монополии Лысенко было бы отодвинуто во времени и, может быть, надолго). Наконец, играло роль и то, что подверглись осуждению не чисто научные ошибки Лысенко, но нечто гораздо более важное. Его обвинили в спекуляции высказываниями классиков марксизма. На казалось бы безупречном идеологическом одеянии лысенкоизма появилось позорное пятно. А что может быть опаснее этого в советских условиях!