Розалин Майлз - Я, Елизавета

Наступил Новый год, на замерзший Лондон опустилась ночь, фонари озарили потолочные балки, я воссела впереди придворных. Вышел юноша – красивый? – не то слово, обворожительный, с первым росистым пушком на подбородке, с усиками мягче, чем у бедной старушки Парри, однако изломанный, извращенный, развратный, один из тех, кто навсегда потерян для женщин, – и представление началось.

О, Синтия!» – воскликнул красавчик, кланяясь направо и налево, но прежде всего – самой Синтии, как он именовал меня, богине Луны, царице Ночи – мне, облаченной в атлас цвета белейшей слоновой кости, в алмазы и жемчуга, блистающей в парадной зале Уайтхолла, словно луна в окружении звезд-придворных…

О, Синтия, я – Эндимион, влюбленный Эндимион, в моих очах ничто не ярко, кроме твоих очей, ничто не прекрасно, кроме твоего лика, ничто не достойно восхищения, кроме твоих добродетелей…»

Правда, красивая легенда, история Эндимиона, юноши, который влюбился в Луну и будет спать тысячу лет, пока она не разбудит его поцелуем?

А рядом с моим собственным Эндимионом, моим сладостным юным лордом, который, покуда шла пьеса, опирался на подлокотник моего кресла и отпускал скороспелые замечания по ходу действия, я и впрямь была Луной, воистину плывущей в облаках.

– Как Вашему Величеству пьеса?

Бедный старательный Хансдон, вечно-то он стремится угодить, доставить мне удовольствие.

Я улыбнулась, как моя маска, как милостивая королева, а не как глупая коровника в любовном забытьи.

– Мне понравилось. Скажите этому Лили, что он может рассчитывать… – Тут я вспомнила, как туго у нас с деньгами, и слегка поправилась, – на искреннее и должное признание с нашей стороны.

Старое лицо Хансдона просветлело.

– Мадам, ему скажут.

Сказать – дешево. Обнадежить и вовсе ничего не стоит. Собрать войско, начать войну – вот что дорого. А без войны никак.

Они все хотели воевать: Рели, и Дрейк, и мой лорд, и все мои юные ястребы, и этот глупец Норрис – впрочем, не совсем глупец, он успешно воевал в Нидерландах под началом Робина, – нет, поскольку время на исходе, скажем всю правду: сэр Жан» Норрис, как называли его голландцы, был опорой нашей армии и Робиновой правой рукой, опытным военачальником, нет, ведущим актером на театре военных действий. Он поднаторел и в морской войне, иначе я не включила бы его вместе с Рели в число тех немногих, кто тайно известили меня о нескольких уголках нашего маленького острова, где могли бросить якорь испанские галионы – глубокая осадка не позволяла им заходить в обычные бухты. Норрис знал все.

Так зачем же он – зачем же они в один голос настаивали на новом походе, зачем дали мне такой неудачный совет?

И если уж говорить правду – разве я слушалась не моего лорда, который поддерживал этот замысел с самого начала? Разве я, не хотела быть с ним заодно, в надежде сблизиться хоть так, раз иная близость между нами невозможна?

Если так, то я жестоко поплатилась! Чтобы снарядить флот, пришлось залезть в оба кармана, вывернуть их наизнанку, наскрести фунты и пенсы, которых требовали мои вояки. Пришлось одалживаться в Казначействе, занимать у чужеземных ростовщиков, вот до чего я дошла. Черт их всех побери, у меня сердце изошло кровью!

– Повторите, – говорила я Дрейку, – зачем нужна эта авантюра? И какую добычу вы с товарищами обещаете на этот раз?

– Ваше Величество, мне нечего добавить к тому, что сэр Джон Норрис и ваш собственный граф Эссекс говорили вам двадцать раз! – отвечал он скорее по-моряцки грубовато, нежели придворно-учтиво. – Мы плывем в Лиссабон, где укрываются последние уцелевшие после разгрома Армады крысы, и поджигаем их. Этим мы окончательно ставим крест на испанском военном флоте, после чего и вы, и вся Англия можете не опасаться Испании и Рима, Папы и всех попов-заговорщиков, вместе взятых! Оказавшись в Лиссабоне, мы поднимаем португальцев на восстание против испанского короля, напоминаем им об истинном короле, низложенном доне Антонио…

Дон Антонио – Господи, конечно! – жертва Филиппова властолюбия, он и сейчас, как докладывает Уолсингем, умоляет Англию помочь ему против испанского супостата…

– Да, да, продолжайте, я слушаю!

– Затем, Ваше Величество, мы направимся к Азорам, где надеемся поживиться богатой добычей…

– Да, да, богатой добычей.

Я алчно смаковала эти слова. Деньги, сокровища, средства, наличность – как они мне нужны!

Страсть к золоту мучила меня ничуть не меньше, чем страсть к моему лорду, и почти так же сильно, как несчастные гнилые зубы…

Мои кошельки пусты! Военная казна пущена на борьбу с Испанией, потрачена, истощена, – золота! золота! Я нуждаюсь в нем, мы нуждаемся, Англии нужно…

Мне, нам, Англии? Я и мы – одно, я – это Англия, и Англия – это я, родимая страна, страна, которую я родила, мое единственное дитя…

А что говорит Дрейк?

– ..в это время года в Испанию приходит караван с золотом и серебром, добытыми на рудниках Перу, – если вы захотите, мы их перехватим, целые корабли, груженные слитками и самородками, сокровищами и самоцветами, какие вы видели в прошлый раз…

О да, я видела, я обладала огромными изумрудными распятиями, алмазными коронами, рубиновыми, сапфировыми, агатовыми, аметистовыми реликвиями – разумеется, грубыми, аляповатыми, – истинным протестантам ничего другого не оставалось, кроме как сломать их, камни похуже продать, получше – оправить заново к вящей славе Елизаветы, Англии, нашего Бога.

Да! Золото, драгоценности, богатая добыча, да!

Большой, обрамленный сапфирами алмаз одобрительно подмигнул, когда я протянула Дрейку унизанные перстнями пальцы.

– Отправляйтесь, сэр Фрэнсис! И, как в былые времена, покажите себя истинным драконом!

Однако, предупреждаю, в этот раз я не удовлетворюсь одной подпаленной бородой – извольте зажарить их и прокоптить, потушить и хорошенько подрумянить с обеих сторон!

Коротышка поклонился, венчик редеющих волос весело заколыхался.

– Милостивая государыня, я отвечу, как старый охотник: покажите ловчим дичь, покажите гончим оленя, и кровь вам обеспечена – считайте, что желанный ливер уже шипит на вертеле и охота на испанцев будет продолжаться, пока сама Англия не воскликнет: Довольно, я сыта, уже в горло не лезет!»

И так, стараясь убедить меня, говорили все, кроме Берли и его сына, – а мой лорд громче всех.

Зачем я их слушалась, зачем слушалась кого-либо, кроме Берли и маленького Роберта, слушала эти хвастливые бредни?

Не говорите, не отвечайте, знать ничего не желаю.

А покуда они готовили свой грандиозный поход – воистину грандиозный, если судить по затраченным деньгам! Сперва у меня просили всего пять тысяч фунтов, и этого хватило бы за глаза! Потом всякими но» и если», ложью и экивоками, уловками и увертками сумма увеличилась до восьми, потом до двенадцати тысяч, – пока разворачивалась эта суматоха, мой синеглазый Рели (все такой же синеглазый, но давно не мальчик по сравнению с моим лордом) обнаружил себя на вторых ролях и впал в приступ ревности.