Кеннет Морган (ред.) - История великобритании

Политическая мысль также принимала мирской характер. Томас Гоббс лишил суверенитет его моральной основы. В «Левиафане» (1651) он заменил идею законности как оправдание политической власти идей концентрации власти де-факто, которая предоставляла защиту подчинявшимся ей субъектам. Макиавелли все так же считался одиозной личностью, но некоторые его идеи звучали все более убедительно и использовались в споре с Робертом Филмером и другими поборниками Стюартов и идеи Богом данного права властвовать.

Таким образом, Английская революция стала поворотным моментом в истории страны. Возможно, она не дала желаемых результатов соперничающим партиям и сделала еще меньше для изменения социальных и политических институтов. Однако она затронула духовные ценности, по крайней мере политической элиты. Век, начало которого прошло под влиянием христианского гуманизма, рыцарства, почтения к древностям, сменился веком прагматизма и индивидуализма. В своем втором «Трактате о государственном правлении» (1690) Джон Локк писал, что «все люди находятся в состоянии абсолютной свободы и могут управлять своими действиями, распоряжаться своими вещами и другими людьми так, как они сочтут нужным, не спрашивая позволения, будучи независимыми от воли другого человека». Идеи, которые хотел донести Локк, можно было воплотить в жизнь, только развенчав прежние идеалы; но их реализация стала возможной лишь в последующие десятилетия.

Историческое значение революции 1688 г. – «Славной революции» в глазах последующих поколений в ходе постоянных переоценок все более изменялось. В XX в. ее важность стала особенно явственно недооцениваться, грозя полностью сойти на нет в глазах современных историков. То, что считалось решающей победой духа либерализма и демократии, высоко чтимой Маколеем и вигами Викторианской эпохи, стало восприниматься всего лишь как консервативная реакция эгоистичной олигархии. В сравнении с революциями нашего времени она выглядит скорее дворцовым переворотом, чем подлинной сменой общественного или политического строя. Возможно, данное впечатление особенно усиливается вследствие того, что в то время считалось одной из самых положительных особенностей этой революции, – практически полного отсутствия физического насилия. В то же время именно этот ее аспект может сильно преувеличиваться. В Шотландии сторонников низложенного короля необходимо было подавить с помощью оружия, что и произошло в 1689 г. В Ирландии все закончилось кровавым побоищем, которое до сих пор занимает важное место в мифах и памяти ирландцев. Конечно, когда с Лондондерри была снята осада и Яков II потерпел решительное поражение в битве у реки Бойн, протестанты Ольстера рассматривали свое спасение как «славное», но вряд ли они считали его бескровным.

То же самое могло произойти и в Англии. Бывший роялист Николас Л’Эстранж свидетельствует, что только случай, смятение в стане друзей Якова II и прежде всего неожиданное поражение короля, не сумевшего поднять штандарт в собственном королевстве, предотвратили гражданскую войну, сравнимую по жестокости с той, что была в середине века. Но, возможно, именно облегчение, которое испытывал Л’Эстранж оттого, что его семья оказалась избавлена от дальнейших жертв во имя Стюартов, дает ключ к пониманию той сравнительной умеренности, с которой с тех пор в Англии стала ассоциироваться революция. Чувство необходимости компромисса, необходимости отступить на шаг от края сохраняло свое значение на протяжении веков, прошедших со времени дебатов в ассамблее, собравшейся в Лондоне в январе 1689 г. Конвент – собрание депутатов обеих палат, – который объявил себя Парламентом, просто приняв соответствующий акт, проявил понятное желание сделать легитимным то, что было явно нелегитимным, следуя, насколько это было возможно, процедурным формам, установленным со времен Реставрации 1660 г. По существу, приоритетом стали скорее поиски основы для согласия, чем опробование того или иного крайнего решения, предлагаемого и той и другой стороной. Вильгельм Оранский был провозглашен королем, а Мария – королевой. Тори во главе с Дэнби предпочли бы либо Марию в качестве единственной королевы, либо ту или иную форму регентства, правления от имени Якова II. Но спаситель дела протестантизма был согласен только на корону, и он ее получил. Тем не менее были предприняты все усилия, для того чтобы скрыть революционный характер происшедшего. Несмотря на то что объявленные незаконными действия Якова II – особенно такие, как попытка опереться на регулярную армию и практика обхождения и приостановки законов, – были формально осуждены, в Билле о правах дело представлено так, будто свергнутый король отрекся, не оставив покинутому королевству иного выбора, кроме как искать защиты у дома Оранских. Несмотря на явную неправдоподобность, это помогло сохранить согласие в рядах большинства представителей правящего класса. Разумеется, имелись исключения. Ряд священнослужителей во главе с Сенкрофтом, архиепископом Кентерберийским, а также двумя из семи епископов, судебный процесс над которыми способствовал подрыву позиций Якова II, отказались принимать даже ту с осторожностью составленную присягу, которую разработал Конвент. Другие, например тори Ноттингема, испытанные защитники Двора во времена реакции 1681-1687 гг., выступили против концепции законности короля, обязанного своим титулом де-факто решению Парламента, а не де-юре закрепленного божественной волей.

Как бы то ни было, существенная поддержка создания парламентской монархии была получена. Важность этого факта заслоняют не только сознательные попытки избежать излишнего догматизма в 1689 г., но и последовавшая долгая агония старых порядков. Идеи пассивного послушания монарху и непротивления его воле продолжали сохранять влияние; обоснованием им служили хитроумные аргументы, подчеркивавшие провиденциальную природу «Протестантского ветра» 1688 г. * * Выражение впервые было использовано применительно к шторму, разметавшему Непобедимую армаду во время войны с Испанией в XVI в., а также был назван попутный ветер, который помог Вильгельму Оранскому достичь Англии и успешно высадиться. , а также указывавшие, что долгом каждого гражданина является сотрудничество с любой властью, а не капитуляция перед анархией. На протяжении жизни целого поколения эти представления продолжали оказывать влияние на сознание людей, даруя чувство законности гневу и отчаянию тех, кто видел необходимость происшедших событий, но затруднялся примириться со всеми их последствиями. Более того, такие представления проникли в англиканскую ортодоксальность, характерную для сознания людей XVIII в., и помогли сохранить глубинный авторитаризм, который оставался важным элементом политической идеологии в эпоху Американской и Французской революций. Однако, несмотря на все эти оговорки, кардинальный поворот, совершенный в 1688 г., должен рассматриваться как по-настоящему революционный. Билль о правах недвусмысленно отверг право наследования, которое лежало в основе восстановленной системы правления 1660 г., и заменил его волей нации, выраженной через Парламент. Сначала Вильгельм и Мария, затем сестра Марии Анна, а после смерти в 1700 г. сына последней, герцога Глостерского, курфюрсты Ганновера (ведущие происхождение от Якова I по женской линии) – все они были обязаны своим титулом решению имущих классов. В то время когда абсолютизм, как в теории, так и на практике, был на подъеме в западном мире, важность этой трансформации нельзя недооценивать. Виги XVIII-XIX вв. преувеличивали внутреннюю согласованность и полноту теории общественного договора, которая, как считалось, испытала триумф в 1689 г., и недооценивали столкновения, противоречия и конфликты, которые она вызвала. Но они были правы в главном, рассматривая происшедшее как исторический поворот, определивший решительный отказ от целой концепции управления.