Роман Абинякин - Офицерский корпус Добровольческой армии: Социальный состав, мировоззрение 1917-1920 гг

Напрашивается вывод: действия военных монархистов если и не ставили целью, то объективно вели к открытию фронта перед противником. После падения монархии их симпатии закономерно направлялись на прежнего союзника, связанного с Романовыми близкими родственными узами кайзера Вильгельма II, соединяясь с уверенностью в его — пусть иностранной, но легитимной — помощи в реставрации. Напротив, «первый солдат революционной России» Корнилов прилагал все усилия для сохранения независимости Отечества любыми средствами, вплоть до репрессий и диктатуры, но на национальной платформе. Обвинения традиционной историографии в «измене» не голословны — они лишь ошиблись адресом.

Немалая часть выходцев из гвардии, в том числе аристократы, командовавшие армейскими войсками, вообще со сменой лишались патриотических устоев, что доказывает серьезные нравственные деформации сословия. Характерен случай, рассказанный Будбергом. Командир 1-го кавалерийского корпуса князь Долгоруков постоянно распространялся о своем желании «поскорей очутиться в Ницце подальше от здешней мерзости», [736] Будберг А. П. Указ. соч. С. 220. цинично подчеркивая: после перевода за границу капиталов ничто в России его не удерживает. Именно заметная часть аристократии первой, еще до Октябрьской революции, устранилась от борьбы, уподобившись известным обитателям тонущего корабля. Разумеется, это встречало резкое осуждение в патриотической армейской среде, снижая внутри нее и без того слабый авторитет монархических элементов.

Наконец, третья, самая немногочисленная часть гвардейских офицеров довольно энергично приняла участие в деятельности тайных организаций под эгидой Алексеева, считавшегося не идеальной, но вполне приемлемой фигурой. Генерал-адъютантство, конфликт с Временным правительством, широкие связи, трения с «революционером» Корниловым представлялись гвардейцам бесспорными доказательствами монархизма генерала. Вспомним, что и в Республиканском центре, и в петроградской Объединенной офицерской организации, и в Москве военное руководство осуществляли офицеры гвардии.

Это создавало определенную специфику. Структура негласных обществ строилась по корпоративному полковому и нередко родственному принципу. Преображенец полковник Веденяпин возглавлял столичный центр; в Москве действовал князь Хованский 1-й, также упоминавшийся как преображенец. [737] Вестник Гвардейского Объединения — 1957 — № 2 — С. 35; Ларионов В. А. Указ. соч. С. 32. В одной из московских монархических организаций состояли родственники офицеры B. C. Трубецкой, А. Е. Трубецкой, М. Лопухин, Н. Лермонтов, — впоследствии участники дерзкой и неудачной попытки освобождения бывшего императора в начале 1918 г. [738] Трубецкой А. Е. История одной попытки//Князья Трубецкие. Россия воспрянет!/Сост. A. B. Трубецкой. — М: Воениздат, 1996. С. 521–524. С одной стороны, контакты единомышленников имели доверительный, подвижный и малорезультативный характер; с другой же, с учетом внутренней спайки и закрытости гвардейского мирка, достигалась известная слаженность.

Возникает вопрос о причинах такой, в общем-то нетипичной, активности меньшинства гвардии. Думается, объяснение касается двух направлений. Во-первых, личностные и идеологические симпатии к руководителям (Алексееву, содействовавшему отречению «слабого» императора, то есть целям монархического гвардейского заговора 1916 г., Пуришкевичу — убийце ненавистного Распутина) усиливались их определенной отрицательной позицией относительно Временного правительства и всякого рода «социалистов». Во-вторых, и это главное, крушение монархии в гвардейском сознании отражалось как неудача одного дворцового переворота, которую могла исправить новая попытка. Безусловно, подобное понимание базировалось на слабой оценке ситуации и свидетельствовало о крайне ограниченном политическом кругозоре ортодоксальных монархистов. С другой стороны, во мнении о результативности в тогдашних условиях исключительно сильной и единоличной и централизованной власти присутствовало солидное рациональное зерно. Однако соединение данной идеи с дискредитированной в широких общественных кругах династией делало ее привлекательной для единомышленников, но нежизненной.

Вопреки общему развалу армии в большинстве фронтовых гвардейских частей вплоть до конца 1917 г. сохранялась относительная дисциплина и уж во всяком случае нормальные отношения офицеров и солдат. Не случайно, будучи заинтересован в боеспособных и стойких войсках, советский главковерх Крыленко в начале 1918 г. пытался вербовать в Красную Армию именно гвардейцев (например, в лейб-гвардии Конной Артиллерии). [739] Гершельман А. С. В рядах Добровольческой Северо-Западной армии: Вооруженная борьба с III Интернационалом, 1919 год. В 2 ч. Ч. 1. — М: Военно-историческая библиотека «Военной были», 1997. С. 10, 21.

Офицеры гвардии вначале деятельно участвовали и в создании Добровольческой организации на Дону. Те же Веденяпин, Шапрон-дю-Ларрэ, Парфенов, князь Хованский, конногвардеец полковник Пронский, лейб-улан полковник B. C. Гершельман и другие «были одними из первых, отозвавшихся на призыв генерала Алексеева… Невозможно перечислить имена всех гвардейских офицеров, занимавших тогда командные должности». [740] Вестник Гвардейского Объединения — 1957 — № 2 — С. 35; Гуль Р. Б. Конь рыжий. С. 304, 348; Половцов Л. В. Указ. соч. С. 11. Представителями, направлявшимися для привлечения добровольцев, также поначалу становились гвардейцы: финлянденец полковник Слащов, штаб-ротмистр Гибнер, поручик барон де Боде и другие. [741] Денежные документы генерала Алексеева. С. 355–357; Половцов Л. В. Указ. соч. С. 203; Слащов-Крымский Я. А. Белый Крым. 1920 г.: Мемуары и документы. — М: Наука, 1990. С. 36; Шкуро А. Г. Записки белого партизана//Белое дело. Добровольцы и партизаны. — М: Голос, Сполохи, 1996. С. 129.

Монархисты временно смирились с непредрешенчеством командования, хотя истинное отношение предельно четко сформулировал полковник П. В. Глазенап: «Какая там лавочка еще, Учредительное Собрание?! Мы наведем свои порядки». [742] Цит. па Шкуро А. Г. Указ. соч. С. 164.

Летописцы Белого движения с осуждением констатировали значительный приток офицеров, не спешивших вступать в армию. Пройдя через Алексеевскую организацию, они прибывали в районы ее действия, но неожиданно перестали пополнять ряды добровольцев. [743] Клементьев В. Ф. Указ. соч. С. 12, 15. Примеров тому множество. Из 30 офицеров одного из полков, состоявших в организации, в армии оказались лишь трое. [744] В память 1-го Кубанского похода: Сб./Под ред. Б. И. Казановича и др. — Белград, 1926. С. 82. Только два офицера лейб-гвардии Конного полка из пятнадцати явившихся поступили в добровольческие части. [745] История лейб-гвардии Конного полка. В 3 т. Т. 3. — Париж, 1964. С. 266. На Кавказских Минеральных Водах скопилось несколько тысяч офицеров, в том числе большое количество гвардейских, щеголявших мундирами мирного времени и совершенно равнодушных к Добровольческой армии. [746] Там же; Половцов Л. В. Указ. соч. С. 202. Сообщая массу аналогичных фактов, эмигрантские авторы оказались неспособны объяснить их и ограничивались упреками в легкомыслии, шкурничестве и измене долгу.